Я в вёдро родилась — любите, люди,
Меня, весеннюю меня.
Я знаю сказку о веселом чуде,
О стрелке солнечного дня.
В клубочек маленький свернувшись юрко,
Под снегом беленьким — вот так:
Как будто беличьей накрывшись шкуркой,
Дремала я в печальных снах.
Меня баюкали — «Бай-бай!» — метели,
И вьюги пели: «Баю-бай!»
А где-то птицы вешние летели
Из дальних стран в родимый край.
И вдруг я чувствую: чуть-чуть кольнуло
В сердечко, будто бы иглой,
И что-то тоненькое проблеснуло.
«Ты что?» — «Я лучик золотой».
«Чего ж ты колешься так очень больно?»
«А ты не спи, когда весна!»
Слезинки брызнули из глаз невольно:
Ведь не поймешь всего со сна!
В слезинках ясных вся земля сияет,
И шкурки нет на мне как нет,
И всюду шкурка беленькая тает,
И яркий, яркий льется свет.
«Весна, весна! Так вот она какая!» —
Вскричала я — и родилась.
И вот, очей весенних не смыкая,
Я с вами, люди, понеслась.
<1910>
Ночевал ушкуйник в заозерье,
Натыкал на остры стрелы перья.
Полонянка на песке лежала,
Под жгутами язвы ныли ало.
Под бровями голубели тучи,
Над лицом туман стоял плакучий.
«Уж скорей кончай меня, ушкуйник,
Будь убивец, будь ты поцелуйник!»
За осокой звонко звякнут стрелы,
Дерганет дергач из дали белой,
И опять лишь слезы да проклятья:
«Далеко ж вы, милы мать и братья!»
Проходил монах на богомолье
Во скиты, в дремучее раздолье.
«Уж пойдем, красавица, со мною
В свет Ерусалим под тьмой лесною!
Ты бросай, ушкуйник, стрелы, перья,
Чай, замков-то нет над райской дверью
Тут возрадовалась полонянка.
Загрустил ушкуйник спозаранка:
«Рано б ву клеть силам необорным,
Всё ж пойду с тобою, спасом черным»
И пошли ушкуйник да девица
За монахом, как за птицей птица.
Солнце к утру всходит в тучах сизых,
Будто образ светлый в древних ризах
Как и стал ушкуйник тосковати:
«Погубил тебя я, воля-мати!»
Ухватил рукою сук дубовый:
«Вот Ерусалим монаху новый!»
Стукнул бой лесам на поруганье,
Пал ушкуйник — божье наказанье!
Залилась слезами свет девица,
Как новорожденная вдовица.
«Уж пойдем, красавица, со мною,
Утешись утехой неземною!»
И с пути святого не свернули,
Только очи злобой сверканули.
Проходили лесом, высью, логом,
Оба одаль и в молчанье строгом.
Пробирались гатью по низине,
И завяз монах по грудь в трясине.
Уж и как вдова захохотала:
Толканула ладно — видно, мало!
«Вот теперь ты, миленький, по плечи,
Скоро облик спрячешь человечий.
Уж тогда вернусь к нему стрелою
Да наплачусь всласть над долей злою!
<1912>
