- Ну ты всех-то в родственнички не вписывай, - отозвался Орланов. - Может, что и было, но мне-то откуда знать, я за всех не отвечаю. А Тайшета уже нет в живых. - Он протянул ладонь к деревянной коробке с сигарами, достал одну, раскурил. - Ты ведь тоже наш человек, так сказать однопартиец, брат идейный. Обличитель ты наш боголюб, - с доброй иронией проговорил он.

Киллер щелкнул зажигалкой. Друзья глубоко затянулись. Оскар пустил дым в сторону декоративных цветов в затейливых кашпо, украшавших угол бассейна слева. Они возвышались на кубических постаментах различной высоты и ширины, а в самом центре находились корытца с кактусами, и выглядело это забавно. “Вот так и души человечьи, - подумал вдруг Оскар. - По виду такое разнообразие, а по сути все одно, главная цель: набить карман, набить желудок, набить кому-то морду”.

Грустная улыбка осветила его лицо, он вдруг вспомнил стих Ефима Друца и медленно продекламировал его:

- Ах, странствия по тупикам души!

Гони, возничий, не пугайся ночи.

Пока еще ты мыслишь и спешишь,

Ты попадешь туда, куда захочешь.

Ах, странствия, когда ночная мгла

Слетает в город, шевеля крылами,

И тень твоей судьбы, и - твоя память,

Как смерть - неумолимая стрела…

Да, вот так все в мире, - продолжил он свою понятную одному ему мысль.

- О чем ты? - переспросил Орланов.

- Да все о жизни, о ее превратностях, и о том, что на тебя продолжают собирать досье разные господа.

- Опять досье? Что на сей раз? - насторожился Геннадий.

- А дословно там есть такие слова: эк-коммунист Орланов метит в президенты. Он говорил Тайшету: дай денег, будешь в моей партии и в депутатах. Еще было дело, когда Оскар предупредил Гену, что при всей их личной дружбе и при хорошем его личном отношении с журналистами Трошиным и Божмеровым он вынужден будет их убрать, если Гена не прекратит подставлять их, агитируя и провоцируя их на написание провокационных статей. Смерть журналистов будет ему предупреждением, а следующим объектом будет он сам. Потом Гена узнал через своих людей, что Влад Французов подарил своей бывшей любовнице Яне слиток золота, который она спрятала во внутреннюю стенку или панель старого холодильника, а может и перепрятала в квартире. Его люди искали, выкрадывали холодильник, золото нужно для фонда.

Орланов повертел в пальцах сигарету и медленно ткнул ее в лиловый кафель. Сигарета переломилась пополам. Он поднял тяжелый взгляд на друга и спокойно произнес:

- Бред. Ну и какая сволочь это писала? Уж не из наших ли?

Киллер помолчал. После небольшого раздумья предложил:

- Идем, Ген, в парилку. Твоя партия ничем не отличается от других.

- Ой ли? - отозвался политик.

Они перешли в парное отделение и расположились на отделанном дубовой доской пологе.

- Эх, хорошо, - сказал Орланов и взял березовый веник, услужливо приготовленный банщиком.

- Ты слыхал, Ген, урыли-таки Персианова, дурак не внял предупреждениям.

- Ну, - отозвался Орланов, нахлестывая себя веником по распаренному плотному телу. - Так неча было зарываться. Сукин кот он, а не бизнесмен. Всего пару-тройку лет назад без порток ходил, с моста хотел броситься, его Кира Перепутская спасла, денег подбросила и к друзьям в бизнес пристроила, а он, жлоб, всем дорогу перешел ради собственного брюха, вот его и грохнули.

- Это ж он тебя с Кирой свел, не так ли? - усмехнулся киллер. - Он же у тебя в друзьях ходил.

Орланов брезгливо поморщился.

- Не в друзьях, а в приятелях, - поправил он. - Таких приятелей у меня пруд пруди. Он в нашу партказну ни одного взноса не сделал, жмот поганый с нерусской фамилией, персик сраный.

Оскар хохотнул.

- Эк тебя разобрало, - сказал он. - Нехорошо, брат, нехорошо. Сразу два греха на твою душу: гневливость и корыстолюбие. Ты бы в церковь почаще заглядывал, что ли, или попа в свою партию пригласил бы.

- Не в свою, а в нашу, - поправил друга Геннадий. - Ты тоже соучастник, не забывай. А попы итак везде мелькают, и в политических сделках, и в коммерческих, ни одно мероприятие не обходится без деятеля в рясе. Митрополит везде маячит словно свадебный генерал, все они куплены с потрохами.

- Не так ты все понимаешь, - возразил киллер. - Духовные отцы никогда никому не отказывают в освящении, они сродни врачам, идут по первому зову. Это их духовный долг. Долг перед Всевышним. Уясни это себе, Гена, раз и навсегда.

- Да ну тя, демагог, - отмахнулся Орланов и, отложив в сторону веник, потянулся к шайке с мятной водой.

В этот миг раздался сильный удар, треск, звук битого стекла, и тут же с улицы донеслись вопли, отборный мужской мат и женский визг. В проем окна, из которого только что вылетело стекло, впорхнул попугай и, заметавшись по парилке, принялся истошно вопить:

- Демонстрация, менструация, денонсация!

Снаружи, под окнами сауны, поднялся невообразимый гвалт, сквозь который были различимы фразы:

- Куда тя черт занес? Это же не та дорога! Держи животных! Лови обезьяну и собаку! Где попугай!

- Мать твою! Машина! Что я Кире скажу?!..

2002 год. ФСБ. Следственный отдел

Только сейчас Янка обратила внимание, что дверь кабинета обита изнутри темно-серой кожей. “Цвет стали? Или мокрого асфальта?” - попыталась мысленно дать определение. Почему-то в последнее время ее стало клинить на цветовой гамме. И вообще, она стала тяготеть к живописи. Слишком много художников входило в круг ее друзей, хотя к живописи она никакого интереса не проявляла никогда, но приходилось вникать, поневоле, выслушивать разборки, сетования, оценивать. Друзья есть друзья. А теперь, когда она изолировалась от них - ух и надоели! - теперь она поймала себя на определенном типе мышления. Зазомбировали по жизни, сказала бы она раньше. Ностальгия, что ли? - подумала она теперь. Серая дверь отворилась, и секретарша в темном облегающем платье вкатила столик-тележку, сервированную кофейными приборами. Большое фаянсовое блюдо с эклерами красовалось посередине, образуя композиционный центр. “Рисовать лучше в смешанной технике”, сказала бы Пончик. Паша изобразил бы нечто авангардно-экспрессионистское с элементами реализма, а Кира Перепутская наверно создала бы сложный эротический натюрморт в стиле психоимпрессионизма: гигантская вау-картинка. Вместо эклеров на блюде возлежала бы секретарша, покрытая слоем шоколада, отдаленно напоминающего платье. Янка усмехнулась, глядя вслед исчезающей за дверью женщине.

Когда они остались наедине, Туркин впервые улыбнулся ей и сделал приглашающий жест.

- Ну угощайся, раз пришла, - сказал он тоном хлебосольного хозяина.

- Это не я пришла, а меня пришли, - в тон ему ответила она.

- Тебе просто передали приглашение, и подали карету, как принято у меня при дворе.

Яна отметила про себя шутливый тон, взятый Туркиным. “Не спроста”, - подумалось ей. - “У полковника, видно, дело швах”. А Туркин продолжал, он сегодня был словоохотлив на редкость!

- К сожалению, мы встречаемся с тобой все время в деловой обстановке, и не очень часто. Мы ведь люди деловые, и ты, и я. Да угощайся же, возьми пирожное.

- Спасибо, - отозвалась она. - Надо ж, феэсбешники умеют быть галантными, когда им очень надо.

Федор посерьезнел.

- Мне очень надо, Яна, - ответил он, делая упор на “очень”. И, как бы уточняя, произнес: - Понимаешь, позарез.

Она презрительно хмыкнула. Полковник посмотрел на нее с особой проникновенностью, и она принялась гадать: что это, отработанное притворство, или… Или? Он не похож на человека, способного лгать. Может, второе, что она подумала, неужели возможно?.. Но такое еще более невероятно. И она пошла в наступление:

- Что, следствие в тупике? Теперь и я пригодилась? Вот ведь неожиданность, понадобилась-таки. Прямо странно как-то. Что же это, полковник Туркин, а? Как вас понимать? - голос ее выражал всю степень презрительного недоумения, какую только она смогла изобразить, и даже досаду.