…нашей крестьянской купницы. — Купница (от «ку́пно» — вместе) здесь: сообщество, артель. Ср. с названием издательства «Московская Трудовая Артель Художников Слова» (1918–1920), созданного Есениным, С. Клычковым, П. Орешиным и др.
Мы ведь скифы, приявшие ~ Византию … — Появление понятия «скифы» в есенинском лексиконе не случайно. В февр. — мае 1917 г. поэт находился в постоянном общении с идеологом «скифства» Ивановым-Разумником (см. шестой абзац комментируемого письма). Критик был основным автором предисловия к Ск-1, написанного уже после Февральской революции. Есенин (разумеется, знакомый с идеями этого предисловия по устным беседам с Ивановым-Разумником) до отъезда на родину, скорее всего, успел прочесть и его текст: оно было поставлено в Ск-1 (вместе с есенинской «Марфой Посадницей») весной 1917 г., когда сборник был уже не только набран, но и отпечатан (о чем свидетельствует отдельная пагинация этих двух сочинений, выполненная римскими цифрами).
В пользу такого предположения говорит полемическая перекличка комментируемых слов Есенина со следующими фразами предисловия к Ск-1: «Скифами при дворе Византийца чувствовали себя мы <…>. Мы чувствовали себя одинокими…» (Ск-1, с. VIII). Говоря о «крестьянской купнице» как о «скифах, приявших <…> Византию», Есенин недвусмысленно обозначает здесь отличие направленности своего «скифства» от «скифства» Иванова-Разумника.
…глазами Андрея Рублева…— Эта ремарка по существу проясняет один из ведущих моментов есенинского «скифства»: здесь идет речь о прямом продолжении «крестьянской купницей» художественных традиций своих древнерусских предков. Именно в этом ключе рассматривал тогда есенинскую поэзию его собрат по «купнице» Клюев: «Ведь это то же самое, что в Гурьевских росписях церкви Златоуста, что на Коровниках в Ярославле. Ведь это те же фрески, и в них открывается совершенно новый эстетический мир, необыкновенно поучительный для понимания русской души» (окт. 1916 г.; Письма, 312; проведена параллель с творчеством изографа XVII века Гурия Никитина).
…писания Козьмы Индикоплова ~ на трех китах стоит…— Впервые об этом средневековом авторе Есенин, по-видимому, услышал в кругу редакции журнала «Млечный Путь». В опубликованной там статье «Миниатюры раннего средневековья» (1915, № 6, с. 87; подпись — В. Ш.) о Козьме (Косме) говорилось: «К началу VI-го века относится весьма любопытный манускрипт Космы Индикоплова, александрийского купца и путешественника, <…> составившего описание-„топографию“ всех виденных им стран и известных ему понаслышке. <…> Косма Индикоплов отвергает птолемеевское учение о шаровидности земли и считает ее плоской и прямоугольной, обнесенной стенами, на которых покоится небесный свод». Годом позже вышло обширное исследование Е. К. Редина «Христианская топография Козьмы Индикоплова по греческим и русским спискам. Часть первая» (М., 1916), без сомнения, читанное поэтом (подробнее см. наст. изд., т. 5, с. 409). Имя космографа чуть позднее появится и в его «Инонии»: «Новый пришел Индикоплов» (наст. изд., т. 2, с. 63).
…а они все романцы ~ все западники. — Ср. с дневниковой записью А. Блока от 4 янв. 1918 г. о высказываниях Есенина в беседе с ним: «Вы — западник. Щит между людьми. Революция должна снять эти щиты» (Восп., 1, 175).
Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина. — Америка в данном случае — поэтический образ, символ каменного и железного города. Возможно, здесь скрыт намек на стихотворение А. Блока «Новая Америка» (1913; в первой публикации под загл. «Россия») с его заключительными строфами: Черный уголь — подземный мессия, Черный уголь — здесь царь и жених, Но не страшен, невеста, Россия, Голос каменных песен твоих! Уголь стонет, и соль забелелась, И железная стонет руда… То под степью пустой загорелась Мне Америки новой звезда! (Блок А. Стихотворения. Кн. третья (1905–1914). Изд. 2-е, перераб. и доп. М.: Мусагет, MCMXVI, с. 135–137). Ср. также: у Есенина: «…в Жигулях песня» — и у Блока: «Голос каменных песен…».
В письме не случайно противопоставлены Америке «в Жигулях песня да костер Стеньки Разина». Там, на Волге, в Жигулевских горах собирал свою «молодецкую вольницу», чтоб «тягаться с кривдою», разудалый атаман. Эти овеянные народными преданиями места были родными для Ширяевца (по названию волжского села — его псевдоним). Они воспеты поэтом во многих стихотворениях. Одно из них — «Ширяево» — явно отозвалось в письме Есенина. Ср.: В междугорьи залегло — В Жигулях наше село… Рядом — Волга, плещет, льнет, Про бывалое поет… · · · Всё б на тот простор глядел, Вместе с Волгой песни пел! (Еж. ж., 1916, № 5, май, стб. 6).
В свою очередь, есенинские слова «костер Стеньки Разина», судя по всему, стали для Ширяевца побудительным мотивом к переработке его стихотворения «Утес Разина» (1915). В ранней редакции оно начиналось так: Стоит давно осиротелый И грезит былью прошлых дней И слышит голос Стеньки смелый, И свист, и взмахи кистеней. (Журн. «Огонек», Пг., 1917, № 31, с.1).
Следующая редакция открывалась уже строфой: Былою ярью очарован, Грустит, теряя облик свой, И бредит Стенькиным костром он, И гулом песни грозовой… (Автограф с пометой: «Ноябрь 917. (Переработано)» — РГАЛИ, ф. А. В. Ширяевца).
…какой-нибудь эго-мережковский ~ приподнялся бы вежливо встречу жене…— Имя Д. С. Мережковского и намек на его жену З. Н. Гиппиус даны здесь в собирательном смысле. Прямое обращение Есенина к этим именам см. в пп. 44, 49, 64 (наст. том), а также в т. 5 наст. изд. (с. 229–230, 514–523).
…Белинский, говоря о Кольцове, писал «мы», «самоучка», «низший слой» и др… — Речь идет о статье В. Г. Белинского «О жизни и сочинениях Кольцова» (1846), где есть такие суждения: «…как ни коротко мы знали Кольцова лично, но не заметили в нем никаких признаков элементарного образования. <…> При всех его удивительных способностях, при всем его глубоком уме, — подобно всем самоучкам, образовавшимся урывками, почти тайком от родительской власти, Кольцов всегда чувствовал, что его интеллектуальному существованию недостает твердой почвы и что, вследствие этого, ему часто достается с трудом то, что легко усваивается людьми очень недалекими, но воспользовавшимися благодеяниями первоначального обучения»; «Всем известно, какова вообще наша семейственная жизнь и какова она в особенности в среднем классе, где мужицкая грубость лишена добродушной простоты и соединена с мещанскою спесью, ломаньем и кривляньем» (в кн. А. В. Кольцова «Стихотворения», СПб., 1905 (РКлБ, вып. XXIX), с. 105, 104; под загл. «Жизнь и произведения А. В. Кольцова»; выделено комментатором). Однако ни в этих словах, ни во всей статье нет и намека на то обидное снисхождение к Кольцову, которое видит Есенин в словах критика. Более того, в статье Белинского с явной иронией говорится о тех, кто относился к Кольцову барственно-пренебрежительно: «Большею частью в нем видели русского мужичка, который, едва зная грамоте, сам собою открыл и развил в себе способность писать стишки, и притом недурные» («Соч. В. Г. Белинского в четырех томах. 4-е изд.», СПб.: Ф. Павленков, 1911, т. 4, стб. 403). Впрочем, данные слова вполне могли остаться вообще неизвестными Есенину — ведь в вышеуказанном издании РКлБ, где текст Белинского дан в сокращении, их просто нет.
…есть ~ один человек ~ Разумник Иванов. ~ Натура его глубокая ~ мыслью он прожжен…— Отношение Есенина к Иванову-Разумнику, сформулированное здесь, не изменилось до конца жизни поэта (см., напр., его письма к критику — пп. 108 и 114 — в наст. томе). С. Борисов, общавшийся с Есениным в 1923–1924 гг., вспоминал, что тот «весьма теплые чувства сохранил к Иванову-Разумнику» (Материалы, с. 392). Более подробно об их взаимоотношениях см. книгу Л. Карохина «„Человек, перед которым я не лгал…“: Сергей Есенин и Иванов-Разумник» (СПб., [1997]).
На остальных же просто смотреть не хочется. ~ Таков и Блок ~ и все … — Тремя годами раньше в тех же выражениях писал Ширяевцу и Клюев: «Блока я знаю лично — он такой же, как и все» (из письма от 28 июня 1914 г. — журн. «De visu», М., 1993, № 3, с. 22).
