Черкните пару слов с Приблудным. — Очевидно, И. Приблудный был послан Есениным к адресату с комментируемым письмом. Судя по собственной приписке посыльного (см. с. 165 наст. тома), ему не удалось тогда увидеться с А. Берзинь. Ответное ее письмо неизвестно (скорее всего, оно и не было написано).

Мы остались одни. Жена Вардина уехала. — Есенин в это время жил на квартире И. Вардина.

…над заявлением Сергея о выезде за пределы СССР. — Эта мысль не раз возникала у Есенина и позднее (см. пп. 207 и 248). Назвав это заявление Есенина шуточным, Е. А. Динерштейн указал, что оно хранится «в архиве поэта (ЦГАЛИ)» (Есенин 5 (1968), с. 294). В настоящее время эта информация не подтверждается: документ, о котором идет речь, в РГАЛИ не выявлен.

154. В. Г. Шершеневичу. 11 апреля 1924 г. (с. 165). — Журн. «Москва», 1965, № 10, окт., с. 206; Восп.-65, с. 263, в составе воспоминаний М. Д. Ройзмана.

Печатается по автографу (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана).

…для журнала «Вольнодумец». — В 1919 г. Есениным была задумана и создана «Ассоциация вольнодумцев в Москве», предполагавшая издавать журнал, «которому Есенин дал название „Вольнодумец“ и взял его редактирование лично на себя. <…> Он подбирает основных сотрудников журнала, для чего встречается с многими писателями и поэтами. По его планам, в „Вольнодумце“ будут участвовать не связанные ни с какими группами литераторы. Они должны свободно мыслить!

Он хотел печатать в „Вольнодумце“ прозу и поэзию самого высокого мастерства, чтобы журнал поднялся на три головы выше „Красной нови“ и стал образцом для толстых журналов. Конечно, в „Вольнодумце“ обязательно будут помещаться произведения молодых авторов, только с большим отбором и с условием, если у них есть что-нибудь за душой. <…> Сергей сказал, что для прозы у него есть три кита: Иванов, Пильняк, Леонов. Для поэзии старая гвардия: Брюсов, Белый, Блок — посмертно. Еще: Городецкий, Клюев.

— А новая гвардия?

— Будет! Надо договориться впрок.

— Значит, имажинистов отметаешь, Сережа?

— С чего ты взял?

<…>Есенин для „Вольнодумца“ договорился с Грузиновым о статье; Н. Эрдман подберет отрывок из пьесы; Р. Ивнев заявил, что о „Вольнодумце“ знает, не верит в то, что журнал будет, но, если нужно, даст новые стихи; Шершеневич удивился, почему Сережа сам ему не позвонил, — или забыл номер телефона <…>

Одиннадцатого апреля <1924 г.> я пошел к трем часам в Клуб поэтов (Тверская, 18) <…>Войдя в клуб, я увидел за столиком Есенина. <…> Есенин спрашивает, что мне ответили <…> имажинисты. Когда я дохожу до Шершеневича, он говорит:

— Я лучше ему напишу!

Я протягиваю Сергею пол-листа чистой бумаги. Он пишет чернильным карандашом: <следует текст записки>.

Вечером я прочитал по телефону эту записку Шершеневичу.

— Передай Сереже, — сказал Вадим, — напишу статью — все вольнодумцы облизнутся. А за стихами можно в любой день прислать! <…>

Почему же Есенин, принявшийся с таким усердием за организацию „Вольнодумца“, не довел это дело до конца? <…> В 1924–1925 годах у Сергея было время самой плодотворной творческой работы. Он сам говорил:

— Наступила моя пора Болдинской осени!» (Восп.-65, с. 255, 257–258, 259–260, 263–265).

Были и другие причины (см. п. 167 и коммент. к нему).

155. Устроителям вечера поэзии в зале Лассаля. 14 апреля 1924 г. (с. 166). — Есенин 6 (1980), с. 145 (с ошибочной датой).

Печатается по автографу (ИРЛИ).

Датируется по содержанию в сопоставлении с текстом афиши вечера Есенина 14 апр. 1924 г. в зале Лассаля (Ленинград; см. наст. изд., т. 7, кн. 2), а также в сопоставлении слов из есенинского письма («… я на Николаевской, кабачок слева внизу») с письмом И. С. Морщинера от 18 нояб. 1966 г., адресованным В. Г. Белоусову: «У Иоффе<…> был знакомый парень — эстонец, антрепренер чемпионата французской борьбы. <…>И вот этот антрепренер, — к сожалению, я забыл его фамилию, — предложил нам устроить в Петрограде вечер стихов Есенина. <…> Составили предварительную смету, сочли расходы на билеты в Петроград и обратно, на оплату зала, афиши, билетов, на гостиницу для нас и для Есенина. <…>

Наступила весна. Евсей Давыдович <Иоффе> снова выехал в командировку в Петроград, там он встретился с нашим антрепренером и дал ему денег. <…>

Стемнело, близился вечер, на подступах к залу <Лассаля> появились традиционные фигуры, атакующие прохожих вопросами: „Нет ли лишнего билетика?“ А Есенина в гостинице нет. <…> Вдруг — стук в дверь. Коридорный от швейцара вручает мне маленький клочок бумаги, говорит, что прибежал какой-то мальчишка, просил передать мне. Читаю. Характерным есенинским почерком написано: „Я во второй, вверх к вокзалу“. Стараюсь понять. Наконец меня осенило: речь идет о пивной или столовой. Бросаюсь по Невскому, захожу во все пивные и рестораны. Увы! Нигде поэта нет. Наконец, в каком-то ресторане вижу за столом большую компанию и среди них Есенина. Бросаюсь к столу и взволнованно, даже не поздоровавшись, выкрикиваю:

— Сергей Александрович! Пора! Зал полон… мы уже опаздываем!

Это было преувеличением, до начала оставалось еще минут сорок, если не больше.

Есенин хладнокровно отвечает:

— Приду. Не беспокойтесь. Все будет в порядке» (Письма, 524–525).

156. Г. А. Бениславской. 15 апреля 1924 г. (с. 166). — Есенин 5 (1962), с. 174–175.

Печатается по фотокопии автографа (ИМЛИ).

Датируется с учетом пометы на письме рукой неустановленного лица: «15/IV-24». Содержанию письма эта помета не противоречит.

Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше. — Письмо написано на листах бумаги, вырванных из конторской книги.

Никакой Крым и знать не желаю. — Бениславская и Вардин хлопотали об отправке Есенина на лечение в Крым.

…по-растоплюевски. — От фамилии персонажа трилогии А. В. Сухово-Кобылина — пьес «Свадьба Кречинского» (1852–1854), «Дело» (1856–1861) и «Смерть Тарелкина» (1869) — Расплюева, «беззастенчивого негодяя и циника, имя которого… сделалось нарицательным» (см. Боборыкин П. За полвека. М. — Л., 1929, с. 215). Есенин усиливает выразительность характеристики: не «по-расплюевски», а «по-растоплюевски».

…приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту. — Бениславская в Ленинград не приезжала. «Большой чемодан» (или «сундук»), удалось отправить 27 апр. 1925 г. в 00 ч. 30 м. Бениславская писала Есенину 26 апр. 1925 г.: «…через полчаса придет Рита, мы едем на вокзал отправлять Ваш сундук. Едет знакомый Жени <Е. И. Лившиц>, мы сдадим по его билету в багаж. <…>

Посылаю вещей немного. Что не хватает — купите. В сундуке образец (вернее, Ваш старый) ботинок — закажите себе в Петербурге.

Да, в крахмальном воротничке две запонки для манжет — не забудьте. <…>

Я не писала, т. к. со дня на день ждала отъезда Сахарова — хотела с ним передать и переслать сундук, но он позвонил нам за 40 минут до отхода поезда — было уже поздно» (Письма, 238). Кроме этого письма, Бениславская написала на вокзале открытку, на которой было две подписи — ее и М. И. Лившиц: «Черт бы побрал этот сундук, вся Москва любовалась на нас (меня и Риту), важно восседавших на сундуке…» (Письма, 239).

Спустя два дня в письме от 28 апр. Бениславская еще раз описала отправку сундука: «А сундук Ваш мы отправляли замечательно весело, он такой большой, что нас незаметно было из-за него» (Письма, 240). Рита (М. И. Лившиц) в этот же день также отправила Есенину письмо, в котором напомнила: «Подтвердите получение багажной квитанции. Вы, наверное, не обратили внимания, какой хороший парень заносил Вам то письмо?» (Письма, 240).

О вручении Есенину писем от 28 апр. 1924 г. сообщил 2 мая из Ленинграда сестрам Е. И. и М. И. Лившиц М. А. Гецов, который встретился с поэтом на Гагаринской улице в квартире А. М. Сахарова: «Хотел раньше с Сахаровым поговорить, но в первой же комнате наткнулся на Есенина. Я сразу узнал его, отдал письмо. Он очень любезно усадил меня в кресло, а сам наскоро пробежал глазами все ваши письма. Пока Сергей Александрович читал, я все время следил за ним, и чем больше я на него глядел, тем светлее становилось у меня на душе. Есть такие люди, которые держат себя как будто бы очень сдержанно, даже официально с людьми незнакомыми, но вдруг в обиходной фразе вежливого разговора у них проскользнет такая сердечная нотка, что ледок растает, и сразу начинаешь чувствовать себя легко и просто. Так было со мной. Есенин встретил меня очень вежливо, но с тем холодком, который сквозит в речах человека, который совсем не расположен переходить за границу делового разговора. Но через минуту уж он так открыто и сердечно улыбнулся мне, что я почувствовал себя так, как если б я был с ним знаком целую вечность <…> Куда там богемная манерность, кабачковый стиль, — чудесный, простой, сердечный человек. <…> Из разговора с Есениным я ничего не выяснил. Он сообщил мне только, что багаж получен, просил кланяться вам и обещал написать» (Письма, 337–338). Письма Есенина весны 1924 г. сестрам Лившиц неизвестны. Письмо поэта Г. Бениславской (п. 158) написано после 2 мая 1924 г.