Во-первых, я в Ростове. Сижу у Нины и ругаюсь^* на чем свет стоит. Вагон ваш, конечно, улетел.^* Лёва достал купѐ, но в таких купѐ ездить все равно, что у турок на колу висеть, да притом я совершенно разуверился во всех ваших возможностях. Это всё за счет твоей молодости и его глупости. В четверг еду в Тифлис^* и буду рад, если встречусь с Гришей, тогда конец этим мукам.

Ростов — дрянь невероятная, грязь, слякоть и этот «Сегёжа^*», который торгуется со всеми из-за 2-х коп. С ним всюду со стыда горишь.

Привет Изадоре, Ирме и Илье Ильичу.

Я думаю, что у них воздух проветрился теперь, и они, вероятно, уже забыли нас. Ну, да с глаз долой и из сердца вон, плакать, конечно, не будем.

Передай Ваньке, чтоб он выкупил мое ружье^* тут же, как получишь это письмо, а то оно может пропасть.

И дурак же ты, рыжий!

Да и я не умен, что послушался.

Проклятая Персия!

Сергей.

ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ^*

6 марта 1922 г. Москва

1922, 6 март. Москва.

Дорогой Разумник Васильевич!

Очень и оченьобрадовался Вашему письму.^*

От 9-12 февраля я был в Питере, так, случайно, без всякого предположения; искал Вас, но мне сказали, что Вы бываете только по пятницам (а я приехал как раз в 10 ч. вечера в пятницу), очень был огорчен тем, что даже и по телефону нельзя было поговорить.

Журналу Вашему или сборнику обрадовался тоже чрезвычайно.^* Давно пора начать — уж очень мы все рассыпались, хочется опять немного потесней «в семью едину»,^* потому что мне, например, до чертиков надоело вертеться с моей пустозвонной братией,^* а Клюев засыхает совершенно в своей Баобабии.^* Письма мне он пишет отчаянные.^* Положение его там ужасно, он почти умирает с голоду.^*

Я встормошил здесь всю публику, сделал для него, что мог, с пайком и послал 10 милл<ионов> руб. Кроме этого, послал еще 2 милл<иона> Клычков и 10 — Луначарский.^*

Не знаю, какой леший заставляет его сидеть там? Или «ризы души своей» боится замарать^* нашей житейской грязью? Но тогда ведь и нечего выть, отдай тогда тело собакам, а душа пусть уходит к Богу.

Чужда и смешна мне, Разумник Васильевич, сия мистика дешевого православия, и всегда-то она требует каких-то обязательно неумных и жестоких подвигов. Сей вытегорский подвижник хочет всё быть календарным святителем вместо поэта, поэтому-то у него так плохо все и выходит.

«Рим» его, несмотря на то, что Вы так тепло о нем отозвались,^* на меня отчаянное впечатление произвел. Безвкусно и безграмотно до последней степени со стороны формы.^* «Молитв молоко» и «сыр влюбленности» — да ведь это же его любимые Мариенгоф и Шершеневич со своими «бутербродами любви».^*

Интересно только одно фигуральное сопоставление, но увы — как это по-клюевски старо́!…. Ну, да это ведь попрек для него очень небольшой, как Клюева. Сам знаю, в чем его сила и в чем правда.^* Только бы вот выбить из него эту оптинскую дурь,^* как из Белого — Штейнера,^* тогда, я уверен, он записал бы еще лучше, чем «Избяные песни».^* Еще раз говорю, что журналу Вашему рад несказанно. Очень уж опротивела эта беспозвоночная тварь со своим нахальным косноязычием. Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом.?.. Дальше уж идти некуда. Сам Белый его заметил^* и, в Германию отъезжая, благословил.^*

Нужно обязательно проветрить воздух. До того накурено у нас сейчас в литературе, что просто дышать нечем.

В Москве себя чувствую отвратительно. Безлюдье полное. Рогачевские и Сакулины^* больше ценят линию поведения, чем искусство, и хоть они ко мне хорошо относятся, но одно осознание, что видишь перед собой алжирского бея с шишкой под носом,^* заставляет горько смеяться и идти лучше в кабак от сих праведников. Нравы у них миргородские, того и гляди, вбежит свинья и какой-нибудь важный документ съест со стола души.^*

А в других местах только и видишь бекеши со смушками.^* Ни лица, ни ног, ни рук, ни глаз, одни только обычаи «хорошего тона». Поэзия там наравне с вином и блинами расценивается. Устал я от всего этого дьявольски! Хочется куда-нибудь уехать, да и уехать некуда.^* Вероятно, после пожара всегда так бывает. С тоски перечитывал «Серебряного голубя».^* Боже, до чего все-таки изумительная вещь. Ну разве все эти Ремизовы, Замятины и Толстые (Алекс.) создали что-нибудь подобное? Да им нужно подметки целовать Белому. Все они подмастерья перед ним. А какой язык, какие лирические отступления! Умереть можно. Вот только и есть одна Радость после Гоголя.

Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова.^* Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко.

Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь.^* Для журнала же Вашего я пришлю пока несколько стихотворений.^* Об Арс<ении> Авраамове я слышал лишь одно, что он находится в Закавказьи, но где именно, никто точно сказать не может, потому что сегодня он в Темир-Хан-Шуре, а завтра его вдруг видят в Баку.^*