Сейчас, с приезда, живу у Городецкого…— т. е. по адресу: Петроград, М. Посадская, 14 (Письма, 200).

…одолеваем ухаживаньем Клюева. — Ср. с записью Ф. Фидлера от 6 окт. 1915 г. (см. коммент к п. 52). См. также фрагмент воспоминаний В. С. Чернявского (ГЛМ): «„Он <Клюев> совсем подчинил нашего Сергуньку: поясок ему завязывает, волосы гладит, следит глазами“ (моя запись 1 дек. <19>15)» (цит. по статье: McVay G., «Nikolai Klyuev: Some biografical materials» — в кн. Н. Клюева «Сочинения / Общ. ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова», [Мюнхен], 1969, т. 1, с. 195).

Вчера мило гуторил с Блоком…— После встречи с Есениным и Клюевым 21 окт. 1915 г. Блок пометил: «Хорошо» (Зап. кн., 269).

…25 в Тенишевском зале выступаю ~ при участии Клюева, Сережи <Городецкого>, Ремизова и др. — Афиша этого вечера приведена, напр., в: Хроника, 1, 76–77. Вечер получил в петроградской печати противоречивые отклики. З. Бухарова, характеризуя есенинское выступление на нем, называла молодого поэта «рязанским Лелем», «милым юным баяном», а его поэзию — наполненной «мудро-детскими волхвованиями, исконно-благолепной образностью, языческой природной непосредственностью», поименовав в заключение Есенина и Клюева «певцами-философами русской деревни» (газ. «Петроградские ведомости», 1915, 4 нояб.; подпись: З. Б.). Напротив, критик социал-демократической ориентации М. Левидов усмотрел в вечере «Краса» ни много ни мало «поход против западной, т. е. общечеловеческой, культуры во имя народности и православия» («Журнал журналов», Пг., 1915, № 30, нояб., с. 8).

Сочувственная и в то же время объективная оценка выступлений участников вечера «Краса» была дана Б. Садовским:

«…Клюев выступал со своими новыми стихами. <…> Стих Клюева во многих местах достигает большой изобразительности и силы. <…> Ложный взгляд на поэта-крестьянина как на какое-то низшее существо, обреченное петь свои страдания и каторжный труд, не заглядывая в иные сферы, — должен отойти в вечность. Это и поняли сами „поэты из народа“. Не приобщаясь к нашим повседневным мелочам литературной борьбы, они остаются, в сущности, сами собой.

С. Городецкий, прочитавший на вечере несколько своих новых стихотворений, по-видимому, возлагает на народную поэзию чрезмерные надежды. Конечно, отчасти он и прав. После бездушной поэзии „эстетов“ из „Аполлона“ и наглой вакханалии футуризма отдыхаешь душой на чистых, как лесные зори, вдохновениях народных поэтов. Но будущее русской поэзии принадлежит не им: только в союзе с наследниками Пушкина и Фета возможен действительный шаг вперед. Иначе „народная поэзия“ может неожиданно оказаться всего лишь самовлюбленным маскарадом. Неприятные оттенки этого маскарада замечаются уже в самой внешности выступающих перед публикою Тенишевского училища „певцов“ и „дударей“. Дегтярные сапоги и парикмахерские завитые кудри дают фальшивое впечатление пастушка с лукутинской табакерки. Этого мнимого „народничества“ лучше избегать» (Бирж. вед., 1915, 30 окт. (12 нояб.), № 15179, с. 5; рубрика «В литературном мире»).

Скорее всего, критика Б. Садовского (направленная прежде всего по адресу не названного им Есенина) была связана с впечатлением от заключительного номера вечера — «прибасок, канавушек, веленок и страданий (под ливенку)» (из афиши — Хроника, 1, 77). Спустя почти двадцать лет П. Карпов так описал этот номер в своих беллетризованных воспоминаниях:

«… из-за кулис выгружается с трехрядкой-ливенкой через плечо Есенин. Городецкий, махнув на все рукой, бежит без оглядки с эстрады. Есенин, подойдя к рампе, пробует лады ливенки.

— Вот как у нас на деревне запузыривают! — бросает он в толпу зрителей. — С кандебобером! Слухайте!

Зал затихает, ждет. Гармонист заиграл…

Но что это была за игра! Сережа раздувал трехаршинные меха, опоясывал себя ими от плеч до пят, пыхтел, урчал… А до настоящих ладов не мог добраться. Гармонь выгромыхивала односложный хриплый мотив — грр-мрр-брр… Тырмана, тырмана, тырмана я., Шать, пили, гармонь моя., подвывал гармонист.

Пот катился у него по лицу градом. Зал стонал от смеха и грохота. Публика корчилась в коликах. <…>

Невозмутимый Блок, сидящий в первом ряду, безнадежно упрашивал гармониста Есенина:

— Отдохните! Почитайте лучше стихи!

А Лариса Рейснер, наоборот, неистово хлопала в ладоши, кричала, смеясь:

— Продолжайте… в том же духе!

Духу у Есенина-Леля больше не хватило. И все же, когда из артистической выскочил вдруг опять Городецкий и в панике потащил гармониста Сережу с эстрады — Есенин еще упирался, доказывал, что не всю „охапку частушек“ израсходовал. Есть еще порох в пороховницах!

— Хватит до самого рассвета!..» (Карпов П., «Пламень: Роман; Русский ковчег: Кн. стихотворений; Из глубины: Отр. воспоминаний / Подгот. текста, сост., вступ. статья, коммент. С. С. Куняева», М., 1991, с. 326–327).

…тел. 619-11. — Возможно, номер петроградского телефона квартиры С. Городецкого.

Книжку мою захватите…— Ранее (Есенин 6 (1980), с. 267) высказывалось предположение, что речь идет о рукописи есенинского сборника «Радуница». Документальных подтверждений этой гипотезе до сих пор не найдено.

…Ваш милый братец…— О родном брате адресата А. Н. Ершове, художнике-дилетанте и литераторе, и его роли в литературно-артистическом салоне сестры «Золотая гроздь» Н. Я. Серпинская вспоминала, что тот встречал каждого из приглашенных «в венке из виноградных лоз на голове, с позолоченной чарой вина» (цит. по: Лица-7, с. 20). Судя по следующей фразе, Есенин познакомился с ним на квартире Л. Н. Столицы.

Поклонитесь всему Вашему милому дому. — Н. Я. Серпинская так описывает интерьер и характер вечеров «Золотой грозди»: «Длинные столы с деревянными, выточенными в псевдорусском кустарном стиле спинками широких скамей, убранство столов с такими же чарками и солонками <…>. Большая чарка, обходя весь стол, сопровождалась застольной „здравицей“ <…>. На каждом приборе лежали приветственные стихи, соответствующие какой-нибудь характерной черте присутствующего гостя. Вели себя все <…> весело, непринужденно, разговорчиво. <…> Здесь все считали себя людьми одного круга, веселились и показывали таланты без задней мысли о конкуренции» (цит. по: Лица-7, с. 20–21). Есенин бывал в «Золотой грозди», что подтверждается свидетельством одного из нередких посетителей салона Л. Столицы Д. Семёновского (см. об этом наст. изд., т. 4, с. 458).

Сережа <Городецкий> уходит добровольцем на позиции. — Это намерение Городецкого тогда не осуществилось. См. также коммент. к п. 58.

А мы по приезде Вашем поговорим о концертах. — Из этих слов явствует, что Л. Столица (в неизвестном ныне письме?) сообщила Есенину о своем скором приезде в Петроград. При этой встрече Есенин, скорее всего, и предполагал обсудить с ней возможность ее участия в вечерах народной поэзии, которые уже в нояб. — дек. 1915 г. стали практиковаться им и Клюевым как в рамках деятельности общества «Страда» (окончательно сменившего «Красу» в нояб. 1915 г.), так и самостоятельно.

Не угощайте никогда коньяком — на него у меня положено проклятье. — Еще одна деталь, показывающая, что Есенин посещал вечера «Золотой грозди». Ср.: «Скажу по чести — пития бывали зверские, а продолжались они до утра — в столовой, в гостиной, в зале. <…> Бывали и пения хором, и пляски. <…> Перебывала же на „Золотой грозди“, кажется, вся литературная, художественная и театральная Москва…» (В. Ф. Ходасевич; газ. «Возрождение», Париж, 1934, 15 марта, № 3207).

54. Н. В. Рыковскому. Вторая половина ноября — декабрь 1915 г. (с. 76). — Журн. «Нева», Л., 1970, № 10, окт., с. 200 (публ. А. П. Ломана и И. А. Ломан, с неточностями; дата — «дек. 1915 г.»).

Печатается по автографу (РГБ, ф. Н. В. Рыковского).

Датируется по содержанию: между 7 и 20 дек. написано письмо Есенина Иванову-Разумнику (п. 55), где упоминается книга Есенина «Радуница» как выходящая «на днях» (наст. том, с. 77); в комментируемом письме поэт упоминает о «своей книге» в неопределенно будущем времени. Кроме того, известно, что запродажная на «Радуницу» была дана Есениным издателю М. В. Аверьянову 16 нояб. 1915 г. (Письма, 56; наст. изд., т. 7, кн. 2).