– Ну… в общем, да. Жаль, такой симпатичный девайс, – я снова невольно улыбнулся. – Знаешь, Маша-девайс, я бы никогда не отступился от тебя, если бы не Лера.
– Она тебя чему-то научила, да неужели? – Маша ерничала, но меня это не приводило в привычное раздражение.
– Вряд ли меня кто-то может учить. Дело не в морали, не в отказе от делового подхода ко всему, нет. Все очень рационально. Я вкладывал в тебя и ожидал признания. Признание меня мужчиной от тебя – моей женщины. И я его не получал, как мне казалось. Это меня словно… отменяло. Это разрушало почву под ногами. Шатало. Потом появилась Лера, и это еще больше шатнуло мою систему. Но это было как-то слишком для меня… для того, чтобы удержать привычную рамку мира. На какой-то миг ситуация вышла из-под моего контроля, а когда я вновь овладел ею, оказалось что это уже совсем другая ситуация и другая картина мира… больше, полнее, объемнее… и я сам стал немного другой, и болевые точки сместились в какие-то неопасные места… И хотя руки по-прежнему вцеплены в тебя, я…
Я могу слушать тебя без гнева и даже почти понимаю, о чем ты говоришь, что не научился с тобой обращаться. Я и не научусь, пожалуй, но это уже неважно, я могу позволить себе отпустить тебя с миром, вот что важно. Словно я богатый кредитор, прощающий должника…
– Ну, хотя бы так, – сказала внимательно меня слушавшая Маша, – хотя бы так…
– Я вот что еще подумал… когда кого-то держишь достаточно долго, у него в мышцах живет привычное напряжение сопротивления. Понимаешь, о чем я?
– О чем?
– Если я разожму руки, ты можешь упасть. И удариться. И тебе будет больно.
– А если ты не разожмешь руки…
– Нет, я не о том. Я не хочу, чтобы тебе было больно, если я прекращу за тебя бороться. Ты ведь подумаешь что-то типа: «Я не стою того, чтобы он ради меня изменился», верно?
– Йолки… ну да, подумаю, но что с того, ты ведь все равно не изменишься ни ради кого.
– А ты?
– Я – точно нет.
– Вот и я не вижу причин менять себя. Тебе хорошо с Егором, потому что ни ему, ни тебе ничего не нужно для этого ломать в себе. Я так думаю. Поэтому надо мне избавиться от всех акций компании «Маша», – я засмеялся. – Мне жаль того, чем мы так и не стали, но… мне не на что это купить, словом.
– Все, что ты сделал для Леры хорошего, – вернется тебе, – сказала Маша, глядя серьезно, без улыбки.
– Ну что ж, буду ждать.
– И ты «разжал руки»?
– Да.
…Может быть, не нужно было этого делать, хотя бы до возвращения Леры… может быть, тогда бы…
ЛЕРА
Стюардесса принесла плед, я уютно закуталась и уснула еще до взлета… В первом классе пассажиров больше не было.
Проснулась от сиреневого запаха «Diorella» – старых любимых духов, что были у меня лишь однажды в жизни – в самом начале первой любви.
Открыла глаза и увидела справа внизу чьи-то маленькие ноги в лиловых лаковых ботинках.
Коллекционер боли? Он летит со мной в Венецию? Наверное, Влад нанял его, чтобы рядом со мной всегда был врач…
– Меня нанял не Влад. Впрочем, неважно. Ты слышишь, как пахнут эти духи Диора?
– Да. «Di-o-re-lla», – нараспев произнесла я, прикрывая на миг глаза от удовольствия.
– И ты не видишь сейчас ничего, кроме нас, не правда ли?
– Да, – удивилась я, – как странно… я не вижу ничего, кроме нас.
– Это сейчас пройдет. Ты будешь видеть все, что захочешь, – успокаивающе сказал старичок.
– Но самолет еще не долетел, и я не могу увидеть Венецию, до того, как окажусь там.
– Самолета больше нет. Мы там, где летать – так же естественно, как дышать.
– Значит, вы – не доктор? Я догадалась еще тогда, – я не чувствовала ни страха, ни удивления.
– Как удачно совпало окончание этого моего проекта с твоим переходом, я искренне рад, – проговорил он.
Что-то изменилось в его голосе, взглянув, я увидела, что тот, кого я именовала Коллекционером боли, преобразился.
Собралась было что-то сказать, но чья-то рука прикрыла мне глаза, вокруг вдруг сделалось упруго и тесно, и меня устремило вверх на огромной скорости…
ВЛАД
…Кафку забрала к себе Маша.
Я отпустил ее, дав развод, а вскоре женился сам.
Девушку, ставшую моей второй женой, я встретил в церкви, где заказывал поминальную службу по Лере и по всем погибшим в крушении при наборе высоты. Она не похожа на Машу, не похожа на Леру. Она похожа на меня. Вешает полотенца в ванной так, как всегда перевешивал за Машей я.
Через год у нас родилась девочка. Надо ли говорить, что вторую дочку я назвал Лера.
У меня остался ее ноут. Иногда я читаю ее дневник, и плевать я хотел на то, этично это или нет. Она была вне этих правил.
Я по-прежнему мало что понимаю в ее дневниковых записях, словно они писаны шифром, но энергия ее слов меня как-то успокаивает… «Умиротворяет» – сказала бы она.
Там в дневнике есть страница с названием «Немного зло и горько о любви».
Я перечитываю ее чаще, чем остальное. Не потому, что там что-то вроде эротики. Потому что Лера лучше всего слышится именно там.
«Когда человек мечтает о любви – ведь он мечтает, чтобы его любили, конечно же, потому что глупо же мечтать о том, чтобы любить самому, – бери и люби, делом, словом, телом, волей…
Оно, конечно, и так. Можно сформировать в себе „любовную“ интенцию и следовать ей, совершая маленькие каждодневные дела любви.
Тягота в том, что стоит разжать устающие от напряжения пальцы, как бремя падает и ударяется оземь, не оборачиваясь при этом ни зайцем быстрым, ни лисицей золотой…
Иными словами, тягота в том, что само не любится, даже если полагаешь всю силу и волю, чтобы любить.
А волей – устаёшь всё же…
Когда человек мечтает о любви, то, вероятно, о том, чтобы любовь пришла извне,
превысив любые его воли и интенции,
пришла одновременно и однородно к тебе и другому, объединив собой, вобрав в себя, отъединив от всех, всех…
И вот она пришла тогда с Сережей вместе и с ним же ушла.
Ушла, потому что я сказала ей: „Тебя нет“.
А она взяла и вернулась. Без Сережи. Без никого. Это я всё пытаюсь именовать ее „Маша“, „Сережа“, „Лика“… а она смеется и просто есть. Бегает под кожей пузырьками шам-
панского. Я живу и люблю, и неважно, что неясно кого. Нет, я, определенно, дура. А и пусть!
Сегодня вдруг вспомнила декартов принцип cogito.
Набрала на клавиатуре Cogito. Улыбнулась невольной ассоциации: coito, или, в более привычной русскому глазу форме – коитус.
Cogito ergo sum – „мыслю – следовательно существую!“
„И познает человек жену свою…“ – вспомнилось библейское выражение.
А вот возьму и запишу всё, что думаю!»
НОВЕЛЛА БЕЗ НОМЕРА
«ДЖАЗОФРЕНИЯ COITO-COGITO»
…японец всматривается в вагину и называет это «наблюдением вечности», а ты – неясный возлюбленный – ты наблюдаешь меня…
исполненный очей – ибо смотришь в меня эндоскопами пальцев, запускаешь зонд языка и истово темнеешь радужкой в тон кожи лепестков моей орхидеи…
вот твой главный соглядатай, минуя приделы храма, входит в святая святых и, не в силах, не в силах предстоять увиденному, мечется, порываясь уйти-вернуться-уйти-остаться-на-совсем-уйти…
мощный посыл познания ударяет разрядом в твой мозг, и соглядатай всем собой транслирует мне знания обо мне же, но брайль мешается с морзе, и скорость передачи такова, что не поспеваю…
потом пойму, потом, сейчас возможно лишь эхом вторить восхитительно-дерзким конвульсиям познания, лишь благо-
говеть пред силой твоего стремления к тайнам меня, и плавить, плавить жаркой вагиной золото неистовой нежности, и замереть вместе с тобой…
точка недыхания двоих…
а потом смотреть сквозь марево ресниц, как ты глотаешь воздух, ты, всплывший на поверхность из глубин «познания»…
