— Скажи, долго меня будут здесь, в этом гробу, держать?
— Не знаю.
— Нет, ты знаешь, только не хочешь сказать. Заклинаю тебя Богом, скажи!..
— Не знаю.
— А в чем меня обвиняют? За что морят здесь? — со стоном воскликнул бедный Серебряков.
— Не знаю! — было ему ответом.
Дверь затворилась; замок загремел. И опять злополучный Серебряков очутился один-одинешенек в мрачном каземате Шлиссельбургской крепости.
Так текли дни, недели, целые месяцы. Серебряков под гнетом своего несчастья сделался безучастен теперь уже ко всему и покорился своей участи.
Он был верующий христианин и это спасло его от отчаяния, а также от мысли о самоубийстве.
Только по слабому свету, проникавшему в оконце, мог отличить заключенный день от ночи.
Много передумал Серебряков, сидя в каземате крепости.
Но теперь он даже и думать перестал.
Сядет на солому, прижмется спиною к стене, уставит свой взгляд на оконце и так сидит целые часы без думы, без мысли.
Но вот свет, проникавший в оконце, начинает тускнеть, стало быть, наступает вечер, а там и ночь.
Серебряков ложится на солому.
«Все забыли, все оставили, никому не нужен. А княжна… И ей нет дела до моего несчастия, а, может, она жалеет меня и хотела бы помочь, да не знает, где я, что со мной. Наверное, княжна уже замужем. Ох, хоть бы весточку какую-нибудь услыхать, да от кого ее услышишь», — так однажды размышлял Серебряков.
Но вот звуком отпираемой двери его размышления были прерваны.
В отворенную дверь каземата Серебрякова быстро вошел, в сопровождении тюремщика, какой-то статный, красивый вельможа, в придворном мундире, залитом золотом.
— Вы офицер Серебряков? — резко спросил вошедший, пристально осматривая заключенного.
— Да, я, — удивляясь неожиданному важному гостю, ответил Серебряков.
— Вы обвиняетесь в измене. Вы соучастник Пугачева.
— Что вам угодно? Скажите, вы пришли допрашивать меня? Если допрашивать, то кто вы, кому я должен отвечать? — обиженный резким тоном вошедшего, сказал Серебряков.
— Вы меня не знаете?
— Не имею счастия!..
— Я генерал Потемкин! Ее величество государыня императрица изволила вручить мне ваше дело, исследовать и сдать в суд.
— Я не виновен, генерал.
— О, это обычная фраза всех подсудимых…
— Повторяю, я не виновен!..
— Это мы увидим… Что же, здесь нет даже табурета, на чем же мне сесть?.. Подайте мне стул!.. И кстати, принеси фонарь! — прибавил Потемкин тюремщику.
Принесен был стул и фонарь.
— Поставь фонарь и ступай…
— Слушаю, ваше превосходительство!..
Тюремщик вышел и плотно притворил за собою дверь.
— Теперь мы одни, нас никто не подслушивает, станем говорить откровенно…
— Я и ранее уже давал откровенные, правдивые ответы на вопросы генералу Ларионову, князю Голицыну, так же правду говорил и полковнику Михельсону, но мне не верили, спрашивали доказательства, я клялся — и опять мне не верили, если и вам стану говорить, ваше превосходительство, вы точно так же мне не поверите…
— Но вы должны мне отвечать, должны! — заносчиво ироговорил Потемкин.
— Спрашивайте, только, пожалуйста, скорее решайте мое дело, судите меня, ссылайте, что ли, только поскорее прикажите меня вывести из этого гроба, ведь я задыхаюсь, мучаюсь!.. — в голосе бедного Серебрякова слышны были слезы. — Если вы, ваше превосходительство, христианин и у вас есть сердце, то пожалейте меня, ведь я ни в чем не виновен!.. — добавил он, вставая и кланяясь Потемкину.
— Ваша судьба, господин Серебряков, в моих руках, одно мое слово — и вы свободны!..
— Надеюсь, генерал, вы скажете это слово?..
— Да, но с условием…
— С каким же?..
— Сейчас скажу: вы навсегда, понимаете ли, навсегда откажетесь от своих прав на княжну Наталью Платоновну Полянскую! — делая ударение на этих словах, Потемкин не спускал своего проницательного взгляда с Серебрякова.
Эти слова поразили Серебрякова. Он не знал, что на них отвечать.
— Что же вы молчите?..
— Я… не знаю… не понимаю, про что вы говорите, генерал, — разве я имею эти права на княжну, она вольна располагать своею судьбой… — наконец выговорил Серебряков.
— Да, совершенно верно, княжна вольна располагать своей судьбой, но мне нужен ваш отказ от ее руки!..
— Вот как, даже нужен… Смею спросить у вас, генерал, зачем?
— Не все ли вам равно зачем?
— Ну нет, ваше превосходительство, не все равно… Я люблю княжну.
— Вот как, любите, и теперь даже любите?.. — в словах Потемкина слышна была насмешка.
— Да, и теперь люблю!
— Может, эта любовь и довела вас до каземата крепости?..
— Вы сказали, генерал, правду… Много различного несчастия доставила мне эта любовь…
— Так откажитесь!
— От чего отказаться?
— От любви… от любви к княжне.
— Никогда!..
— Придется, милейший, придется…
— Повторяю, никогда! — твердым и решительным голосом проговорил Серебряков.
— Но ведь тогда вам придется сидеть в этом каземате!..
— Что же, стану пить чашу своего несчастья до дна, но никогда не разлюблю княжну!
— Послушайте, милейший, вы меня не поняли…
— Нет, ваше превосходительство, я вас понял, а вот вы, верно, не поняли или не хотите понять, что, предлагая мне такую сделку, говорите и делаете подлость!..
— Не забывайтесь, господин офицер! Вы говорите с генералом Потемкиным, которому ничего не стоит стереть вас с лица земли!..
— О, это вы можете сделать, ведь я уже теперь полумертвец, и этот каземат — тот же гроб.
— Вам дают случай выйти из гроба, вы не хотите!
— Я не хочу, генерал, постыдной сделки!..
— Я вам должен повторить, господин Серебряков, если вы не откажетесь от княжны, т. е. не напишете записку или письмо, в котором скажете, что разлюбили княжну и предоставляете ей право располагать судьбою, как она хочет, то навсегда останетесь в этом каземате. Даю вам на размышление три дня. Через три дня я приду к вам опять… Подумайте, свобода, полная свобода, служба, карьера — или каземат!.. Прощайте!..
Быстро проговорив эти слова, Потемкин вышел из каземата.
Бедняга Серебряков готовил ему громовой ответ, но говорить его уже было некому.
Он только послал проклятие вслед уходившему Потемкину.
Мы уже знаем, что князь Платон Алексеевич Полянский покинул Москву и приехал в ненавистный ему Петербург исключительно только затем, чтобы доказать невиновность гвардейского офицера Сергея Серебрякова.
По приезде в Петербург он стал усердно хлопотать и «обивать пороги» у разных высокопоставленных лиц, прося их «вступиться» за правое дело и оправдать невинного человека.
Принимая такое сердечное участие в деле Серебрякова, князь Полянский очутился сам в довольно неловком положении. Ему приходилось или умалчивать о том, за что он лишил свободы Серебрякова и держал его под замком в своей усадьбе, или же выдумывать какие-нибудь другие поводы.
Князь Платон Алексеевич старался только уверить, что Серебряков не мог быть изменником и не мог находиться на службе у Пугачева.
Разумеется, его выслушивали, соглашались с ним, но в то же время и требовали более веских доказательств невиновности Серебрякова.
Кроме того, Серебрякова обвиняли в ослушании воли императрицы и утайке ее письма, адресованного графу Румянцеву-Задунайскому.
Тут уже князь Платон Алексеевич должен был молчать или говорить правду, то есть обвинить себя и сказать, почему Серебряков не мог своевременно доставить письмо государыни.
Князь Полянский, сколько возможно, старался скрыть причину, заставившую его лишить свободы Серебрякова.
Все его ходатайства в пользу Серебрякова оканчивались ничем.
Государыня сильно прогневалась на Серебрякова, поэтому просить за него было неудобно, да и государыня не приняла бы никаких оправданий.
Тогда князь Платон Алексеевич волей-неволей должен было обратиться с просьбой к фавориту императрицы — всесильному Потемкину.
