— Я… я твой судья! Втащите его в беседку! — приказал князь дворовым, безмолвно стоявшим около своего господина, показывая на переряженного офицера.

— К чему насилие? Я сам войду. Знайте, что ни вы, ни угрозы ваши мне не страшны, — проговорил Серебряков.

— Посмотрим, как ты заговоришь, когда попадешь в переделку к моим конюхам.

— Вы этого не сделаете, князь…

— А кто мне запретит?

— Совесть и здравый смысл… Я не холоп ваш, а дворянин. И если вы думаете меня судить, то судите не как холопа, а как дворянина.

— Молчать! Ты по своим воровским делам не достоин именоваться дворянином, сим почетным званием. Что же вы, псы, оглохли что ли? Тащите его! — грозно крикнул князь своим дворовым.

— Я покорюсь силе! — с достоинством проговорил эти слова Сергей Серебряков и вошел в беседку.

Дверь за ним была захлопнута и заперта на большой замок.

— Смотри, старик, если он убежит, то ты ответишь мне головою, — повторив свой приказ камердинеру, князь Платон Алексеевич, с помощью двух дворовых, с трудом переступая, направился к дому.

Старый камердинер, Григорий Наумович, поставил у беседки «сторожить» троих здоровенных парней из дворовых, так что Сергею Серебрякову о побеге и думать было нечего.

Дверь и стены беседки были очень крепко построены из дуба; круглые окна, как уже сказано, находились под самым потолком и достать их заключенному Серебрякову не было никакой возможности.

И, несмотря на все это, по приказу князя к двери беседки поставлена была еще «стража».

Серебряков, очутившись под замком в беседке, вынул из кармана пистолет, который был заряжен, и положил на стол.

— Пистолет может сослужить мне последнюю службу… Если князь, в безумии гнева, захочет выполнить свою угрозу… В ту пору я убью или себя, или его… но немцам ему измываться надо мною… Бедная княжна, что с нею теперь будет? О, как я проклинаю свое бессилие… А все же я и в несчастии своем счастлив… Меня любит княжна, а это безмерное счастие! — вслух проговорил бедняга Серебряков и стал тщательно осматривать свое невольное жилище.

В беседке был полумрак; лунный свет слабо проникал в круглые окна, да к тому же стекла в них были цветные.

Как обрадовался Серебряков, когда увидал у двери железный крюк, которым можно было запереть внутри дверь.

«Теперь я могу хоть соснуть, ко мне уж никто не войдет. О, как я измучился! Какую пытку перенес! Злодейка судьба не балует меня. Ну, делать нечего, надо покориться своей участи». Серебряков лег на диван, находившийся в беседке и, убаюканный могильною тишиной, скоро заснул тревожным, прерывистым сном.

Князь Платон Алексеевич был сильно потрясен свиданием Наташи с гвардейским офицером Серебряковым, так что ему потребовалась помощь врача и уход.

Всю ночь провел князь без сна и только к утру несколько успокоился.

А какие ужасные минуты переживала княжна Наташа, запертая в своей комнате; ключ от ее двери князь приказал принести к себе.

Несмотря на глухую ночь, и на то, что в доме все спали, о сне княжна и не думала; до того ли ей, сердечной, было… Тоска, страшная, мучительная, на части разрывала ей сердце. Страдала она не столько за себя, сколько за своего возлюбленного.

«Со мною папа ничего не сделает. Покричит, поругается и только. А что будет с Сергеем Дмитриевичем, что его, бедного, ждет? Папа на него страшно зол. Недаром он грозил. В своем гневе папа страшен. Он на все пойдет, ни перед чем не остановится. Что будет с Сергеем Дмитриевичем, что будет? Господи, спаси его, сохрани от гнева моего отца».

Ночью княжна то молилась, то плакала, ни на минуту не прилегла она на свою постель, чтобы хоть немного успокоиться.

Утром вошла в комнату Наташи ее тетка, княжна Ирина Платоновна; она застала свою любимую племянницу, измученную и нравственно и физически, с бледным, как у мертвеца, лицом и с заплаканными глазами.

— Наташа, что же это? Что ты наделала? Я сейчас виделась с твоим отцом, он мне все рассказал. О, Боже, я никогда и думать не могла, что моя племянница, княжна Полянская, к офицеру на свидание пойдет. Как ты могла решиться? — с упреком проговорила старая княжна.

Она сильно волновалась; вероятно, ей нелегко было говорить эти слова.

— Тетя, что с ним? — тихо спросила молодая девушка.

— С кем? С твоим отцом?

— Да нет… С Сергеем Дмитриевичем?

— Сидит покуда в беседке, под арестом. А ты лучше, Натали, спроси про своего отца. Что с ним делается!

— Папа захворал?

— Да… и ты причиной его хворости. Доктор мне по секрету сообщил, что болезнь у брата довольно серьезная, требует безусловного покоя и хорошего ухода.

— Боже! Я… я сейчас пойду к папе…

— Напрасно; он тебя не примет… Да если бы и принял, то своим приходом ты еще больше его встревожишь…

— Я… я вымолю у него прощение…

— Едва ли… Ты своим необдуманным поступком сильно его огорчила. Как мне ни тяжело, а все же я должна сказать: твой отец не только не хочет тебя видеть, но даже не хочет о тебе и слышать… Натали, ты знаешь, как я тебя люблю, я со слезами за тебя просила, умоляла брата простить тебя. Ни мои слезы, ни моя мольба не тронули его жесткое сердце. Он сегодня же тебя отправляет.

— Куда? — быстро спросила у тетки княжна Наташа, меняясь в лице.

— В ярославскую усадьбу покуда. А если ты не согласишься выйти замуж за графа Баратынского, то брат решил отправить тебя в какой-нибудь отдаленный монастырь.

— Ну, что же, лучше монастырь, чем постылый муж.

— Это еще не все, Натали. Твой отец непременно хочет, чтобы в монастыре ты приняла постриг.

— Лучше я и на это решусь, чем быть женою графа.

— Как, Натали, ты хочешь принять постриг! — с удивлением воскликнула старая княжна.

— Если это необходимо. Если папа того желает, — печально опуская свою хорошенькую головку, ответила княжна Наташа.

— Успокойся, милая Натали. До этого еще далеко, да едва ли когда и будет. Пройдет гнев у твоего отца и он простит тебя. Непременно простит. Я буду за тебя просить.

— Милая, дорогая тетя, — княжна Наташа поцеловала у княжны Ирины Платоновны руку.

— А теперь, Наташа, давай собираться в дорогу, укладываться.

— Как, тетя, и вы со мной поедете?

— Неужели я тебя оставлю. Брат не хотел, чтобы я с тобой ехала. Но я упросила.

— С вами, милая тетя, никакая ссылка мне не страшна! Я с вами готова ехать хоть на край света.

— А знаешь, Натали. Находясь, так сказать, при тебе, я буду изображать твою тюремщицу. Да, да, твой отец этого хочет.

— С такой тюремщицей, как вы, и тюрьма не страшна будет… Тетя, голубушка, скажите, вы, может, слышали, знаете, что ожидает Сергея Дмитриевича… Умоляю вас, скажите…

Красавица княжна опустилась на колени перед старой княжной, целовала ее руки.

— Не знаю, милая Натали, право, не знаю. Но, думаю, хорошего ожидать ему нечего. Твой отец страшен и мстителен бывает в своем гневе. Он ни на что не посмотрит.

— Боже, Боже! — чуть не с отчаянием произнесла княжна Наташа.

— Успокойся, милая… Я, может, узнаю… я постараюсь узнать… Перед отъездом непременно спрошу у брата…

А теперь позови своих горничных и прикажи им укладывать твои вещи, а я пойду позабочусь о своих. — Проговорив эти слова, княжна поцеловала племянницу и вышла.

Князь Платон Алексеевич торопился отправить в свою ярославскую вотчину княжон — дочь и сестру.

Сборы их были непродолжительны.

Дорожная большая карета-возок, запряженная в шесть лошадей, ждала княжон, а также и две тройки, запряженные в телеги с верхом; одна телега предназначалась для княжеского камердинера.

Григорий Наумович должен был сопровождать княжон до усадьбы, с ним «для охраны» ехали четверо вооруженных дворовых; в другой телеге горничные девушки; в числе их находилась и любимица княжны Наташи Маша, преданная и готовая для княжны в огонь и в воду.

За несколько минут до отъезда в кабинет князя Платона Алексеевича вошла его сестра, старая княжна.