— Видите ли, князь, ее величеству императрице угодно, чтобы вы взглянули на утопшего и дали бы письменное удостоверение, что утопленник не кто иной, как офицер Серебряков.

— Вот что. Вы говорите, господин бригадир, на это воля ее величества, а я всегда был верным слугой и исполнителем воли и желаний моей государыни. Когда надо мне ехать? — твердо проговорил князь Полянский.

— Сейчас, князь, со мною.

— Едемте!..

Князь Полянский в сопровождении бригадира Рылеева прибыл в полицейский дом; там, в часовне, лежал утопленник, которого принимали за Сергея Серебрякова.

Князь Платон Алексеевич, взволнованный, бледный, приблизился к гробу и стал пристально вглядываться в искаженные и опухшие черты лица утопленника.

— Что, князь, находите ли вы сходство утопленника с гвардейским офицером Серебряковым, вам хорошо известным? — спросил обер-полицмейстер Рылеев у князя.

— Нет, нет, это не он!

— Как, князь, вы не признаете утопленника за Серебрякова?

— Не признаю! — твердым голосом ответил князь Платон Алексеевич.

Рылеев побледнел; он боялся этого ответа и никак его не ожидал.

«Опять пойдет работа, опять розыски этого офицеришки; я думал, он утоп, оказывается — утоп, да не он», подумал начальник полиции.

— Вы вглядитесь, князь, в лицо утопленника, вглядитесь хорошенько, — дрожащим голосом посоветовал бригадир князю Полянскому.

— По лицу трудно узнать.

— Трудно, трудно… как же вы признали, ваше сиятельство, что этот утопленник не Серебряков?

— Достоверно я и не могу отрицать, что это не Серебряков… по лицу не узнаешь, не отличишь. Вы, я думаю, господин бригадир, сами это хорошо понимаете! — несколько подумав, проговорил князь Полянский.

— Совершенно верно изволите сказать, ваше сиятельство, по лицу утопленника никак нельзя признать. А судя по вашим первым словам, вы… вы признали его за Серебрякова.

— Вы, кажется, начинаете ловить меня на словах, господин бригадир?

Неудовольствие и досада появились на лице старого князя.

— Не имею, князь, к тому ни малейшей нужды.

— Не признал я, господин бригадир, этого утопленника за Серебрякова по волосам.

— Как по волосам?

— Да так… У Серебрякова на голове волосы были русые, а у утопленника, как вы сами видите, — рыжие.

— Это ничего не значит, князь, это ничего не значит.

— Вот как…

— Да, да… волосы у утопленника могли порыжеть от воды.

— Простите, господин бригадир, я не знал, что от воды могут порыжеть волосы.

Князь Платон Алексеевич не мог не улыбнуться.

— Как же, как же, князь, рыжеют.

— В первый раз слышу.

— Не в том дело, князь…

— А в чем же?

— Вам надо признать утопленника за Серебрякова, князь.

— Вот что… даже надо!

— Да, да, князь, ваше сиятельство, надо.

— А если я не признаю?

— Тогда без ножа голову с меня снимете.

— Я вас, господин бригадир, не понимаю, — с удивлением произнес князь Платон Алексеевич.

— А вот потрудитесь выслушать меня, ваше сиятельство…

— Говорите, говорите.

— Видите ли, князь, розыски этого Серебрякова вот где сидят у меня… — при этих словах бригадир Рылеев похлопал себя по жирной шее. — Поверите ли, от еды и питья отбили меня эти розыски… которую ночь не сплю, усну малость, так и во сне мне снится Серебряков. Государыня императрица изволит гневаться за медленные розыски, а где я найду этого… этого офицеришку, не будь он лихом помянут… Что мне, прости Господи, родить его, что ли?.. — как-то нервно вскрикнул начальник полиции и принялся бегать по часовне.

— Теперь я понимаю, господин бригадир, зачем вам надо, чтобы я признал утонувшего за Серебрякова, — с неудовольствием проговорил князь Полянский.

— Понимаете, князь? Тем лучше, тем лучше.

— А как, бригадир, вы назовете мой поступок, если я признаю в утопленнике Серебрякова?

— Ваш поступок будет… будет…

— Неблагороден, хотите сказать, так, господин бригадир?

— Боже избави, князь, у меня и в помышлении сего нет.

— Напрасно, господин бригадир, надо называть все своим именем… Что чего стоит.

— Так, так, ваше сиятельство… А к бумажонке вы изволите приложить свою руку? — заискивающим голосом проговорил начальник полиции.

— К какой бумажонке?

— А которую мы сейчас напишем; она будет гласить, что вы, князь, в утопленнике признаете гвардейского офицера Сергея Серебрякова.

— Такую «бумажонку» я никогда не подпишу.

— Почему же? — растерянным голосом спросил у князя Рылеев.

— Я уже говорил вам почему.

— Ваше сиятельство, пожалейте меня! Если вы не подпишете, то мне хоть в петлю полезай, — начальник полиции чуть не плакал. — Что же теперь я скажу государыне? Ведь я рапортовал ее величеству, что из реки вытащили Серебрякова. Мне ведь придется пропадать, меня со службы выгонят, еще, пожалуй, под суд отдадут… Ну, чего, князь, вам стоит подписаться!

— А если Серебряков окажется жив, тогда что?

— Ну, что же такое… Невелико преступление. Ошиблись — и вся недолга.

— Подписать, господин бригадир, я не подпишу, потому что сие будет против моего убеждения и против совести. А дело свое вы можете поправить и без моей подписи.

— Как, научите, князь! Я вам в ножки поклонюсь, пудовую свечу за ваше здоровье поставлю.

— Ведь здесь, в полицейском доме, меня никто не знает, не так ли?

— Решительно никто, князь…

— Тем лучше… Вы не скажете, что я был здесь… Понимаете…

— Понимаю, только плохо…

— Вы скажете, что меня не застали в Питере, что я выехал вчера в Москву, поэтому я и не мог осмотреть утопленника… Императрица знает, что я собирался в Москву. И на самом деле завтра чуть свет меня не будет в Питере… Поняли теперь, господин бригадир?

— Понял, князь, понял… Вы, вы мой благодетель, второй отец… Дозвольте вас обнять…

И тучный начальник полиции чуть не задушил в своих объятиях тщедушного князя.

— Выходит, и «волки сыты, и овцы целы». Умирал я, князь, а вы меня оживили, чего я никогда не забуду… — растроганным голосом промолвил Рылеев и опять принялся душить в своих объятиях князя Платона Алексеевича.

Бригадир Рылеев с воинскими почестями схоронил утопленника, вынутого рыбаками из Невы.

Утопленник этот был признан за Сергея Серебрякова, и, таким образом, молодой гвардейский офицер Серебряков был исключен из списков живых.

Когда императрица потребовала удостоверения князя Платона Алексеевича Полянского, что утопленник действительно офицер Серебряков, тогда начальник полиции доложил государыне, что князь Полянский выбыл из Петербурга в Москву.

— Как, разве князь уехал? — спросила у бригадира Рылеева государыня.

— Точно так, ваше величество…

— Когда же?

— В тот самый день, когда вы изволили приказать мне взять от князя удостоверение, — краснея и слегка дрожащим голосом промолвил начальник полиции.

— Да, да, вспомнила… князь Полянский просил у меня отпуск для своей дочери и уехал вместе с ней. Жаль, жаль, показание князя было бы очень важно для тебя, господин бригадир, и избавило бы тебя от всех лишних хлопот… А теперь я, право, не уверена, какого утопленника ты хоронил; может, это вовсе не Серебряков, — задумчиво проговорила государыня.

— Как, ваше величество, не Серебряков! — бригадир Рылеев побагровел от волнения и досады: дело об исчезновении гвардейского офицера Серебрякова он считал теперь оконченным, «преданным забвению», и вдруг императрица сомневается в том, что подлинно похоронен офицер Серебряков, а если государыня сомневается, то придется опять разыскивать этого Серебрякова. Опять пойдут хлопоты.

— А чем ты, господин бригадир, докажешь, что утопленник был Серебряков?

— По приметам, ваше величество… Наконец, показание смотрителя тюрьмы.

— Это показание может быть ошибочно.

— Смею доложить вашему величеству, что во всех гвардейских полках мною наведены справки, не отсутствует ли кто из господ офицеров, или не пропал из них кто…