Княжна Наташа никак не хотела расставаться с веселой и словоохотливой Танюшей, которую она, как уже сказали, почитала чуть не за свою подругу и поверяла ей все свои девичьи тайны.

— Ну, спрашивай.

— Да уж и право не знаю, как и спросить-то: боюсь, ты осердишься.

— А ты, старуха, не виляй, говори, что такое! — сурово промолвил жене Егор Ястреб.

— Видишь ли, Егорушка, в верхнем жилье княжеского дома есть горница отдельная, с окном за железною решеткою…

— Ну, ну?!

— Да ты не кричи, не пугай меня!.. Я, пожалуй, и замолчу.

— Нет, уж ежели начала говорить, то досказывай!

— Хочется мне, Егорушка, узнать, что в той горнице находится?.. И всегда она на замке.

— Узнать тебе хочется! — грозно крикнул на старуху Егор Ястреб.

— Очень любопытно.

— А знаешь ли ты, старая дура, что за это самое любопытство ты можешь на конюшню угодить, к конюхам в переделку?

— Ах, батюшки мои!.. Да что ты, Егорушка! Уж и на конюшню!.. Чай, я не холопка!..

— Ну и не барыня!..

— Да за что же, за что?.. Я только спросила.

— Не суй свой нос куда не надо!

— Уж и спросить нельзя, больно грозен!

— А знать-то тебе, старая, на что, на что?

— Так, из любопытства.

— Не в меру любопытна! Да ты слышала что али сама от себя мне такой вопрос задаешь?

— Люди говорят.

— Что? Что такое?

— Люди, мол, говорят.

— Да что говорят-то, глупая баба?

— А то, что в горнице той человек какой-то в неволе томится. По приказу князя привезли его сюда и посадили.

— Вот что! Так ты это слышала? — больно схватив за руку старушку Пелагею Степановну, не сказал, а как-то злобно прохрипел старый, верный слуга князя Платона Полянского.

— Знамо слышала, не от себя же я! Ох, да что ты? Пусти!

— От кого слышала?

— Да все говорят… Да пусти же, ведь руку сломаешь.

— А кто все-то? Людишки дворовые, так что ли?

— Не от них я слышала.

— От кого же? Не виляй, Пелагея! Ты мне скажешь, пыткою дознаюсь!

— Да ты рехнулся! Как есть рехнулся! Меня пытать задумал!

— Так и будет, если не скажешь!

— Ох, Егор, Егор! От злости ведь облик человеческий потерял… Бес в тебе! Уйти от греха.

Старушка Пелагея Степановна приготовилась было выйти из горницы.

— Стой, ни с места! — загораживая дорогу, крикнул ей Егор Ястреб.

— Да не кричи ты так, ради Христа! И смотреть-то на тебя страсть берет.

— Слушай, глупая баба! Ты мне должна все сказать, от кого ты слышала, что в нашем доме невольник появился? Кто этот слух распускает? Слышишь, все мне скажи! Знать то мне необходимо!

— Мало ль что болтают… Всего не перескажешь и не переслушаешь.

— Не виляй, говорю, Пелагея! Не мути меня, худо будет!

— И не знаю я, Егорушка, с чего ты вскипятился? Тебе ведомо, что в княжеском дому никакого невольника нет, а на болтовню людскую не обращай внимания.

— Ну, нет! Я хочу узнать, откуда появилась та болтовня?

— Да сторож Ипат болтал.

— Ипат, говоришь?

— Ну, да. Как-то в праздник старичишка был на селе в гостях, вернулся под хмельком…

— Ну, ну?

— Мы в ту пору в саду были…

— Кто это вы-то?

— О, Господи!.. И крикун же ты! Известно кто: я с Танюшей.

— Как, и Татьяна знает? И она слышала? — задыхающимся от волнения голосом спросил Егор Ястреб у жены.

— Известно, слышала, ведь и она со мной была.

— Так, так; ну, что же вам пьяный старичишка говорил?

— Говорил, что как-то, будто, поздним вечером, в закрытой повозке ты с другими княжескими холопами привез в усадьбу какого-то человека, глаза и лицо у него были завязаны платком. Двое холопов схватили его под руки и потащили прямо в княжеский дом… Следом за ним и ты пошел…

— Что же, старичишка пьяница видел это?

— Видел, говорит, он и ворота отпирал.

— Гм, а ты, глупая баба, поди, и поверила рассказу хмельного старика.

— Как же не поверить-то?.. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— А Татьяна что… она тоже поверила?

— Да она в ту пору больше гуляла по саду, не все слышала, а что и слышала, то не поняла…

— Ты это правду говоришь, Пелагея?

— Неужели ж врать стану?

— Так Татьяна половину того не слыхала, что болтал сторож?

— Ох, и надоел же ты мне… отвяжись, ради Христа!.. Вот пристал… как крючок судейский!..

— А ты слушай, Пелагея, и на ус себе мотай, что я тебе скажу.

— Сказывай, только поскорей… говорить с тобой, Егор, истома.

— Если наша Татьяна спрашивать тебя будет, кого наш князь в сем дому в заключении держит, то ты ответишь, что это все враки, что старичишка Ипат наврал все это спьяну и что в горнице с окном за железной решеткой никого, никакой живой души нет и не было. Слышишь, так ты ей и скажешь.

— Да ну тебя, вот привязался!..

— И сама также ты знай и ведай, что в той горнице, кроме княжеского добра, никого нет и быть не может. Поняла ли?

— Да поняла… отпусти ты меня.

Что было со старым сторожем Ипатом, какой разговор произошел между ним и грозным приказчиком Егором Ястребом, — осталось никому не известным, потому что Егор Ястреб, позвав в свою горницу сторожа Ипата, запер за ним дверь.

И когда дверь была отперта, то Ипат, бледный, как смерть, с взъерошенной бородой и волосами, кубарем выкатился из горницы приказчика.

А на другой день после описанного он был отправлен на подводе под охраною двух здоровых княжеских дворовых неизвестно куда.

Как ни таился старик приказчик Егор Ястреб, как ни скрывал он, а все же молва стала распространяться, что в княжеском лесном доме находится не ведомый никому человек, которого князь Полянский строго приказал держать взаперти.

Верстах в двух от усадьбы находилось большое село Егорьевское, принадлежавшее также князю.

Егорьевские мужики находились под непосредственным управлением старика Ястреба. С прежним приказчиком они ладили и жили мирно, а Егора Ястреба невзлюбили с первого раза за его крутой, неподатливый нрав. И вот между егорьевскими мужиками стала расти молва о том, что там содержится привезенный из Москвы под конвоем какой-то важный недруг князя. Слух этот перетолковывали на разные лады: одни говорили, что в княжеских подвалах прикованный к стене цепью томился какой-то родич князя Платона Алексеевича. Другие говорили, князь держит на цепи колдуна или чернокнижника, третьи тайком передавали, что князь, уличив в неверности свою полюбовницу из цыганского рода, прислал ее на исправление в руки Егора Ястреба.

Молва эта дошла до нелепости. Разумеется, это знали и слышали как сам приказчик Егор Ястреб, так и жена его Пелагея Степановна и приемыш Танюша.

Старик Егор Ястреб выходил из себя, ругался на чем свет стоит, грозил всех вралей перепороть на конюшне, а самих зачинщиков сослать на поселение с княжеского согласия.

Но эти угрозы не имели почти никакого влияния на избалованных и распущенных егорьевских мужиков. Небольно они боялись и самого приказчика Ястреба. Втихомолку ругали его и поносили всячески.

Егор Ястреб не знал, что делать, как подавить молву, какие принять к тому меры. Он помнил строгий приказ князя Платона Алексеевича, чтобы отнюдь никто не знал о том, что в его казанской вотчине находится в неволе гвардейский офицер Серебряков.

«Что же мне делать, как быть? Почитай, все село и усадьба как в трубу трубят о том, что я, исполняя княжеский приказ, держу в неволе княжеского недруга. Всех не заставишь молчать, «на чужой роток не накинешь платок», а князь требует, чтобы и думать о том никто не смел. Как же тут быть? Писать мне о том князю в Москву или нет? Да и в Москве ли еще князь, и то неведомо. С Москвы приезжий мужичонка сказывал, что князь в Петербург собирается: его дочку-то императрица к себе в фрейлины взяла. Вот тут как хочешь, так и делай. Ну, как эти слухи дойдут до губернатора? В ту пору всем ведь достанется, а мне больше всех. Как, мол, смел держать под замком важного офицера? А я что? Мое дело исполнять княжеский приказ, а не рассуждать. Будь что будет, а князю я о том сообщать ничего не стану. Что его тревожить? Сам постараюсь как-нибудь прервать ту молву».