— Ну, барин, теперича скоро конец нашему мытарству, — счастливым голосом проговорил мужик Демьян, обращаясь к Сергею Серебрякову, который все еще находился в должности секретаря у Чики и жил в его «кибитке».

— Уж я совсем, Демьян, отчаялся, — с глубоким вздохом ответил ему молодой офицер.

Серебряков, находясь в ужасном положении, чуть не пришел в отчаяние; он ниоткуда не ждал себе помощи, надежда на побег тоже мало его радовала, потому что он считал его почти невозможным.

«Первейший министр, граф Чернышев», так называл самозванец Чику Зарубина, как уже сказали, зорко стерег Серебрякова.

— Зачем отчаиваться, барин, грех! Надо на Бога уповать, — наставительным тоном проговорил Демьян.

— Тяжело мне, Демьян, больно тяжело.

— Знаю, барин, не легко, да что поделаешь, такова, видно, есть твоя судьбина, терпеть приходится… А ты полно, барин, горевать, спасение наше близко.

— Откуда, Демьян, видишь ты спасение?

— Как откуда? Да разве ты не видишь, что происходит в стане у самозванца?

— А что такое?

— А то, что недалеко то время, когда злодея-самозванца и всю его ватагу царицыно войско перебьет, всех в плен заберут… Пугачев и вся его сволочь головы повесили, ходят, ровно курицы мокрые… «Енерал» Бибиков память у них отбил… В стане у самозванца раздоры пошли… драки, пьянство…

— Когда ты бежать-то задумал? — спросил задумчиво у Демьяна Серебряков.

— А вот выберем ночку потемнее да и бежим. Слышал я, барин, Пугачев не нынче-завтра на приступ пойдет к Оренбургу со всем своим проклятым воинством… Вот мы в ту суматоху-то и убежим.

— Нелегко это сделать…

— Знаю, барин, нелегко. А Бог-то батюшка на что? Он нам поможет. А ты, барин, готовься, мол… И Мишухе я сказал… и его оповестил о побеге.

— А что его не видно?

— Слышь, при самом Пугачеве наш Труба находится… в свою свиту взял его самозванец.

— Вот как.

— Орел, а не парень Мишуха Труба! Провалиться — как он ловко провел Пугачева! Слышь, в доверие к нему вошел, в милость… Он тоже говорит, что самое подходящее время нам для побега, когда самозванец к Оренбургу на приступ пойдет… Он на приступ, а мы бежать… Так, что ли, барин, а? — спросил у Серебрякова мужик Демьян.

— Мне что же? Как вы, так и я, — как-то безучастно ответил офицер; он мало надеялся на успех задуманного побега.

— Известно, барин, чтобы, значит, сообща, все вместе.

— Я хоть сейчас готов.

— Сейчас невозможно. Тепереча разбойники на тебя во все глаза смотрят, а вот ночью иное дело. А ты, мол, барин, будь готов. Этой ночью не удастся, убежим завтра. Пугачев хитер, дьявол; не говорит, когда на приступ пойдет.

Положение Оренбурга было ужасное.

От осады Пугачева город терпел большую недостачу в провизии, у жителей отбирали муку, крупу и другие съестные припасы и стали выдавать всем поровну и умеренно, потому у одного было много заготовлено хлеба, а у другого совсем не было; за неимением коровьего мяса ели лошадиное; куль муки продавали за двадцать пять рублей; стали жарить бычачьи и лошадиные кожи и, мелко изрубив, мешали в хлебы; следствием этого начались болезни, жители роптали, боялись мятежа; несмотря на все это, Оренбург Пугачеву взять было трудно и самозванец не решался на приступ.

В то время в оренбургском остроге сидел в оковах известный злодей, под именем Хлопуша, который более двадцати лет разбойничал в тех местах. Хлопушу три раза ловили, судили, наказывали, ссылали в Сибирь, и он три раза находил способ бежать с каторги.

Губернатор Рейнсдорп вздумал было посредством Хлопуши повлиять на Пугачева, т. е. послать с ним увещевательные грамоты, обещая за это Хлопуше помилование.

Хитрый разбойник клялся исполнить губернаторский приказ; его отпустили, вручили ему увещевательные грамоты, с которыми он и отправился в стан Пугачева.

Разумеется, Хлопуша не вернулся к губернатору, остался у Пугачева и был им обласкан и «произведен в полковника».

Хлопуше хорошо был известен край, на который он так долго наводил ужас своими разбоями. Пугачев поручил ему грабеж и возмущение заводов. Хлопуша оправдал доверие самозванца: он с небольшой ватагой разбойников пошел по реке Сакмаре, стал возмущать окрестные селения, дошел до уральских заводов и переслал оттуда Пугачеву пушки, ядра, порох и умножал свою шайку недовольными мужиками и башкирцами.

Пугачев, наводивший страх и ужас на Оренбург и грозивший взять этот город приступом, принужден был отступить от Оренбурга.

Бибиков направил большую армию к Оренбургу. Генерал князь Голицын со своим корпусом загородил мятежникам московскую дорогу, действуя от Казани до Оренбурга; генералу Мансурову дали назначение прикрывать Самару; генерал Ларионов отряжен был к Уфе. Для прикрытия Волги со стороны Пензы и Саратова был послан с большим отрядом гвардии поручик Державин, впоследствии известный поэт.

Пугачеву приходилось плохо. Под Оренбургом он потерпел страшное поражение от князя Голицына. Голицын разделил свое войско на две колонны и стал приближаться к крепости Татищево, которая находилась в руках Пугачева. Открыли сильный огонь по мятежникам, из крепости отвечали также выстрелами. Более трех часов не прекращалась канонада с обеих сторон. Князь Голицын, видя, что пушечными выстрелами не возьмешь крепости, отдал приказ генералу Фрейману с левой колонной идти на приступ. Пугачев встретил их пушечными выстрелами. Фрейман отнял все пушки.

— Братцы-солдаты, — кричали мятежники, — что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братию-христиан, защищающих истинного своего Государя Императора Петра III, который здесь в крепости сам находится.

Но эти слова не произвели никакого впечатления на солдат.

Мятежники дрались отчаянно, но принуждены были уступить и бежали во все стороны. Конница бросилась их преследовать, поражая по дорогам.

Кровопролитие было ужасное. В одной крепости было убито более тысячи трехсот мятежников.

Почти на пространстве двадцати верст лежали тела их. Не дешево и Голицыну досталась эта победа: у него выбыло из строя до четырехсот человек убитыми и ранеными, в том числе более двадцати офицеров.

Победа над Пугачевым была решительная: тридцать шесть пушек и более трех тысяч пленных мятежников достались победителям. Пугачеву приходилось куда плохо, ему пришлось спасаться бегством.

— Что же это! Неужели все потеряно? И моим красным дням настал конец? — задумчиво проговорил Пугачев.

— Бежать надо, царь-батюшка: беги, спасайся! — говорили ему мятежники.

— А вы что?

— И мы за тобой, — ответили Пугачеву.

И вот он с шестьюдесятью казаками сумел пробиться сквозь наши войска и только с четырьмя казаками, остальные были убиты, — прибыл в Берды.

Во время осады Татищевой крепости в ней находились также офицер Серебряков, дворовый Михайло Труба и мужик Демьян.

За несколько дней до штурма Голицыным крепости Пугачев и Чика взяли их с собою, и план их побега, к сожалению, этим был расстроен.

В числе мятежников были взяты в плен и они. Напрасно Сергей Серебряков, а также Труба и Демьян уверяли, что они не мятежники, — им не поверили и заперли всех троих в крепости, в небольшом сарае, до произношения над ними суда и расправы.

И по воле судьбы бедняга Серебряков очутился опять в заключении.

Когда крепость была очищена от мятежников, стали сортировать пленных.

Дошла очередь и до Сергея Серебрякова, Демьяна и Мишухи.

На Серебрякове был мундир гвардейского офицера, хоть довольно поношенный, а поверх мундира был надет простой полушубок, потому что стояла зима и начинались сильные морозы.

Серебряков требовал, чтобы его свели к главнокомандующему.

Волей-неволей доложили о нем князю Голицыну.

Суровым взглядом окинул главнокомандующий вошедшего Серебрякова и грозно у него спросил:

— Кто ты? изменник?

— Вы ошибаетесь, князь, я офицер и верный слуга ее величества, — с достоинством ответил Сергей Серебряков.