На дворе, где «чинил» граф Панин допрос Пугачеву, толпилось много народу.

Все с любопытством и страхом смотрели на самозванца.

Его дерзкий ответ Панину поразил собравшихся.

— Как ты смеешь мне так отвечать, вор, самозванец! — вспылил граф Петр Иванович.

Он ударил самозванца по лицу.

Пугачев опустился на колени и слезливым голосом проговорил:

— Если мои слова показались твоему сиятельству обидными, то прости меня Христа ради.

— Вот так-то лучше, злодей! Если будешь давать волю своему дерзкому языку, я вырву его!..

— Помилуй, ваше сиятельство!..

— Неужели ты, совершивший столько злодеяний, надеешься еще на помилование? Злодеям нет пощады!

— Виноват перед Богом и государством, но буду стараться заслужить все мои вины!

— Поздно хватился!

— Я буду, ваше сиятельство, верным слугой матушки-государыни.

— Говорю, поздно хватился!.. Наша государыня в твоей службе не нуждается, и на помилование ты, злодей, не надейся!

— Бог, ваше сиятельство, прощает грешников.

— Сам Бог едва ли тебя простит. Злодеяния твои столь велики и столь ужасны, что при одном воспоминании о них волос становится дыбом. Как еще земля носит тебя, злодея, как она не разверзнется и не пожрет тебя!..

— Земля, ваше сиятельство, наша кормилица, она много милостивее людей! — промолвил Емелька Пугачев.

— Довольно, я не хочу с злодеем говорить… Уведите его!

Пугачева увели и посадили в каменный подвал, заковали его в цепи с железным обручем около поясницы; один конец цепи был прикован к этому обручу, а другой привинчен к стене.

По прошествии нескольких дней самозванца под сильным конвоем отправили в Москву, где ждало его возмездие за злодеяния, которые он делал.

Была зима, морозная, лютая.

Пугачева везли в зимней кибитке на переменных обывательских лошадях..

На самозванце были надеты тяжелые оковы. Солдаты кормили его из своих рук.

Капитан гвардии Галахов и капитан Швейковский сопровождали его.

Народ толпами встречал и провожал Пугачева.

В толпах народа были и ребятишки.

Солдаты, показывая им рукой на самозванца, говорили:

— Помните, детки, что вы видели Пугачева!..

А Пугачев, в продолжение всей дальней дороги от Симбирска до Москвы, был спокоен, весел и говорлив.

Он надеялся на помилование.

Везли Пугачева не спеша.

Вот и Москва златоглавая.

Несмотря на лютый мороз, народ валом валит к той заставе, через которую повезут Емельку Пугачева.

Все спешат взглянуть на злодея, который в страхе и ужасе несколько месяцев держал почти всю Русь православную.

Дома остались только стар и мал.

Радовались поимке злодея, а были и такие, которые сожалели о Пугачеве и ждали его в Москву не в оковах под стражей, а с большою силой мятежников.

— Который же это Пугач-то проклятущий, скажи на милость, добрый человек? — промолвила какая-то старуха, морщась и дрожа от холода, обращаясь к купцу в лисьем тулупе и такой же шапке.

— А вон, вон, смотри, вон везут, скованного по рукам и ногам.

— Да неужли это он? — удивилась старушонка.

— Он, он, злодей треклятый!..

— А как же говорили, что у Емельки Пугачева рожа-то песья, ну, как есть собачья?

— Мало ли что болтают… У Емельки облик человеческий, только душа у него песья, да еще хуже.

— Теперича этот самый Пугачев, хотя и крепко скован, а все же убежит, треклятый, вот помяни ты мое слово, почтенный человек, убежит!.. — говорил какой-то молодой парень, похожий на мастерового, в нагольном полушубке, обращаясь к старику чиновнику с гладко выбритым лицом…

— А за эти самые слова не хочешь ли, парень, на съезжую прогуляться?.. — строго отвечает чиновник…

— Зачем, туда мне не по пути…

— Будет по пути, как возьмут тебя, раба Божьего, да и поведут со связанными руками.

— Было бы за что…

— За то, не говори, что Пугачев убежит, не мути, не пугай народ честной; народ радуется, что злодей попался, а ты говоришь — убежит…

— И убежит, потому Емелька Пугач оборотень, — настойчиво возражает чиновнику молодой парень.

— Какой такой оборотень?

— Известно какой, самый настоящий… Разве твоя милость не разумеет?

— И то, парень, не разумею…

— Ин слушай: захочет теперича этот самый Пугачев, ударится головой оземь и станет он собака, али волк, а не то и в птицу обратится… Потому самому и оборотень называется!.. Ударится о землю и готов ворон, взмахнет крылами и улетит за тридевять земель в тридесятое царство!.. Ищи его, свищи!..

— Это бабьи выдумки!..

— Нет, не выдумки, господин честной!.. Спроси кого хочешь, всяк тебе то же скажет.

— Скажут, что ты глуп, парень.

Чиновник, не желая больше продолжать разговора, отошел от парня.

— Где он, где он, злодей, раздвиньтесь, люди добрые, дайте мне взглянуть на изверга, он двух сыновей моих замучил, ни в чем неповинных, на моих глазах повесить приказал!.. А я ушла… Меня спас Господь… А, вот он!.. Злодей, убийца, Каин проклятый… Попался… скован… не убежишь… И тебя покарал правосудный Бог!.. Лютая казнь ждет тебя, злодея… Будь ты проклят и в этой жизни и будущей!… Огонь палящий, геенна огненная ждет тебя… Кляну страшной клятвой, кляну тебя, убийцу моих милых сыновей!.. — со стоном, громко выкрикивала высокая, худая старуха, с бледным морщинистым лицом. Ее выразительные глаза метали искры ненависти и злобы. На ней дорогая боярская одежда. Опираясь на свой посох, старая боярыня вся дрожит. — Вся та кровь, которую ты пролил, злодей, да обрушится на твою голову и захлебнешься ты в этой крови, ирод!..

Пугачева посадили в Москве на Монетный двор и приковали его к стене.

До решения своей участи Пугачев целых два месяца находился там.

С утра до вечера густой толпой шли москвичи на Монетный двор взглянуть на Пугачева, который был страшен даже в своем бессилии.

По словам очевидцев того времени, многие женщины, при взгляде на самозванца, от его огненного взора и грозного голоса падали без чувств.

С Пугачевым были схвачены и также привезены в Москву его приближенные сообщники: Чика, Перфильев, Шагаев, Подуров и Торнов. Их посадили под строгим караулом в острог. Москвичи с нетерпением ожидали, к чему присудят Пугачева и других главарей мятежа.

Князь Платон Алексеевич Полянский, почитая своего дворового Мишуху Трубу погибшим, был немало удивлен и обрадован его неожиданным приходом.

Мы уже знаем, что его, по предписанию военной коллегии, отпустили на все четыре стороны, а Сергея Серебрякова под конвоем приказано было доставить в Питер.

Нелегко было Мишухе без копейки денег пуститься в дальнюю дорогу.

Шел он Христовым именем, а где и зарабатывал тяжелым крестьянским трудом себе кусок хлеба и ночлег.

Так он дошел до Москвы.

Бледным, исхудалым, едва волоча ноги, явился он перед своим господином.

— Михайло, ты ли?! — невольно вырвалось у князя Полянского при взгляде на своего крепостного.

— Я, ваше сиятельство!..

— Но что с тобой, ты болен?..

— Все было, ваше сиятельство, и болен был, и смерть на носу была: под деревом, с петлей на шее, последнего конца себе ожидал…

— Бедняга, тебя совсем узнать нельзя!.. Ну, рассказывай, что, как… Впрочем, ты голоден и устал… Эй, Григорий Наумович! — позвал князь своего старого камердинера.

— Что приказать изволите, ваше сиятельство? — с низким поклоном спросил вошедший камердинер.

— Позаботься о своем племяннике: он голоден и устал!..

— Ну, пойдем, что ли, ишь, как тебя отделали!.. И не признаешь, ровно не Мишка Труба, право! — в словах камердинера слышалось участие.

— Отделали, дядя, не один год унесли жизни, — болезненно промолвил Мишуха Труба.

— Ну, пойдем, пойдем, поправишься!

В тот же день, вечером, князь Платон Алексеевич позвал к себе Мишуху, который успел с дороги отдохнуть и оправиться.