Теперь Серебрякову и его спутникам нечего было и думать оставлять Казань: дороги были запружены пугачевцами-мятежниками, и волей-неволей они должны были остаться.

— Если пойдем, как раз Пугачеву в лапы попадем, а в ту пору пощады нам не ждать, — так говорил Серебряков, обращаясь к своим товарищам по несчастью.

— Где… мукой замучает, проклятый! — промолвил Мишуха Труба; он вполне соглашался с мнением Серебрякова.

— А ты что скажешь? — спросил Серебряков у мужика Демьяна.

— Как вы, так и я. От вас не отстану — вы пойдете, и я пойду, вы останетесь, и я останусь.

— Здесь мы в полной безопасности.

— Ох, барин, не говори так, пра, не говори, — посоветовал Серебрякову мужик Демьян.

— А почему не говорить?

— Потому, милый человек, все мы ходим под Богом. Захочет Бог, предаст нас в руки Пугачеву, в ту пору как ни берегись, не убережешься.

— А все-таки, Демьян, береженого и Бог бережет. И рисковать нам нечего. Мы здесь, говорю, в безопасности. Пугачеву не взять Казани.

— Известно, барин, не взять. Стены казанского кремля крепки, Пугач свой лоб о них разобьет, — соглашался с Серебряковым Мишуха Труба.

Дом, где проживал Егор Ястреб с своими гостями, находился недалеко от кремля.

Серебряков не предполагал, что самозванец может взять Казань, и был совершенно спокоен.

Он думал, что Пугачев ограничится тем, что попугает горожан, и отойдет ни с чем от города. Но скоро ему пришлось разувериться в своем предположении.

Самозванец окружил Казань, и слободки и предместья города запылали, подожженные мятежниками.

Пушечные ядра, неся с собою смерть и разрушение, полетели на несчастный город, и объятые ужасом горожане, не успевшие укрыться в кремле, в числе таковых был и Егор Ястреб с своей семьей, а также и Серебряков с своими спутниками, метались по пылающему городу, усиливая панику, и не знали, что делать, на что решиться.

Добрая старушка Пелагея Степановна и красавица Таня, находясь в безвыходном положении, к удивлению, не потеряли бодрости и сколько могли поддерживали совсем упавшего духом Егора Ястреба.

Нападение самозванца на город произвело на старого приказчика удручающее впечатление, и он сделался как бы помешанным, не зная, что делать, где искать спасения.

— Убьют, ни за что убьют злодеи! — повторял он, бегая сам не зная зачем со двора в горницу, а из горницы опять на двор.

— Полно, Егорушка, полно, сердечный мой, положись на волю Божию! — уговаривала мужа Пелагея Степановна.

— Да ведь убьют, убьют!

— Не нас одних убьют злодеи… А «на людях и смерть красна».

— Танюшу жалко, тебя…

— За Танюшу, Егорушка, не бойся… Мы схороним ее, упрячем…

— Где, где упрячем?..

— А в подвале. Под гори иной подполье есть, так на время и укроется наша названая дочка…

— А ты как же?..

— Обо мне, Егорушка, толк невелик…

— А если тебя убьют!..

— Так что же, видно, такова моя судьбинушка… Я и то вволю пожила на белом свете… Все равно умирать надо!..

— И ты, старуха, схоронись в подвале с Танюшей.

— Что же, пожалуй… Только как ты-то, Егорушка?.. Нет, тебя одного я не оставлю, а с тобой останусь… Да, знаешь что, мой сердечный, подполье-то большое, и тебе там места хватит, — предложила Пелагея Степановна своему мужу.

— Ври еще там. Полезайте в подполье, а я найду себе место, где укрыться, — голосом, не допускающим возражения, проговорил Егор Ястреб.

Подполье под домом, где жил старик приказчик, было на самом деле довольно поместительное. В нем было можно свободно укрыться трем человекам.

В минуту крайней опасности, когда злодеи-пугачевцы, с оружием в руках, хозяйничали в Казани, предавая огню и мечу все, что им встречалось на пути, Пелагея Степановна и Танюша спустились в подполье.

Сколько они ни убеждали Егора Ястреба спрятаться с ними, старик не согласился и остался вместе с Серебряковым, Демьяном и Мишухой.

Все они, с общего согласия, решили недешево продать свою жизнь и, если нужно будет, то умереть геройской смертью. Им удалось в том убедить и старика Ястреба, и он стал спокойнее ждать своей участи.

Все четверо, с оружием в руках, в числе других воинов и горожан, верных своему долгу, собрались защищать город от неистовства мятежников-пугачевцев.

Но что значит горсть храбрецов против огромной силы мятежников?

Прошло немного времени, и Казань очутилась в руках злодеев.

Только один кремль, благодаря неприступности своих стен и геройству немногой дружины, уцелел от погрома.

Солдаты и горожане, сражавшиеся с мятежниками, были частью перебиты, частью взяты в плен.

Старик Егор Ястреб, вооруженный добытым им старинным бердышом, не уступал в храбрости другим защитникам Казани и пал геройской смертью; так же был убит и мужик Демьян; оба они своим геройством вполне искупили свои грехи.

А Сергей Серебряков и дворовый Мишуха Труба напрасно искали в бою смерти: смерть щадила их и, взятые в числе других горожан в плен, были, погнаны мятежниками в стан к Пугачеву, на «праведный царев суд».

Пугачев, как уже знаем, вдруг приказал снять осаду кремля и поспешно отступать. Причиной этого отступления было неожиданное появление гусар отважного Михельсона, шедшего на защиту Казани.

В числе пленных приведены были в стан к Пугачеву его жена Софья и двое его детей подростков — сын и дочь.

Софья Пугачева и дети жили до этого времени в Казани. Губернатор Брандт нарочно приказал привести их в Казань, чтобы уличить Пугачева посредством жены и детей.

Когда толпа пленных изнуренных была приведена к Пугачеву и он, сидя в золоченом кресле, с самодовольной улыбкой стал рассматривать несчастных, взор его случайно упал на Софью с детьми. Он узнал их — удивление и радость выразились на его суровом лице.

— Приведите вот эту бабу с двумя детьми, а остальных прочь гоните, пусть ждут моего суда и расправы, — дрогнувшим от волнения голосом проговорил Пугачев своим приближенным, показывая на Софью.

Бедная женщина с глазами, полными слез, и дрожа всем телом была подведена к Пугачеву.

— Все прочь от меня, подальше! — повелительно махнув рукою, проговорил самозванец.

Казаки послушно исполнили приказание.

— Подойди поближе!.. — проговорил жене Пугачев.

Софья подошла и молча поклонилась.

— Ты знаешь меня, узнала?! — тихо спросил у ней самозванец.

— Еще бы не узнать!..

— Кто же я… по-твоему!..

— Мой муж…

— Я… я царь… слышишь…. царь твой!..

— Муж ты мне, а это твой сын, а вот дочь, — показывая на детей, прижавшихся к ней со страхом, промолвила Софья.

— Смолкни, ни тебя, ни твоих детей я… не знаю! — хмуро и сурово проговорил Пугачев.

— Что говоришь, Емельян, побойся Бога!.. От меня, пожалуй, отпирайся, но от своих кровных детей… Иванушка и Маша тебя помнят… они тебя узнали. Хочешь, сам у них спроси.

— Вы меня знаете, ребятки? — спросил Пугачев у детей, глядя куда-то в сторону, а не на них.

— Знаем, — чуть слышно ответили дети.

— Кто же я?

— Ты нам тятя! — за себя и за сестру ответил маленький Ваня.

— Я… царь ваш!..

— Нет, тятя…

— Молчать, щенок!..

— Грешно тебе, тятя, будет обижать нас и маму…

— Однако, мальчонка, у тебя остер язык!.. Слушай, Софья, и вы… Твой муж, а мой верный слуга был казак Пугачев, он был похож на меня лицом… Пугачева убили в сражении… Давно убили… Поняли вы?

— Полно, Емельян, не бери на свою грешную душу нового непрощеного греха. Отпираться от своих детей — великий грех. Или же от тебя совсем отступился Господь, и ты весь погряз в грехах и беззакониях! — на этот раз совершенно уже твердым голосом промолвила Софья, возмущенная до глубины души поступком мужа.

— Смолкни, Софья, во мне бес сидит, не разбуди его!..

— Вижу и без твоих слов, что бес тебя обуял совсем. Ходит он по твоим следам, не дает тебе покоя.

— Слушай, Софья, мой сказ… Для всех ты жена казака Пугачева, убитого в сражении, так всем ты и скажешь.