Путешествие императрицы в Крым походило на какое-то сказочное торжественное шествие.

Великая Екатерина, эта «Северная Семирамида», окруженная множеством сановников и блестящею свитой, а также всем дипломатическим корпусом, ехала, как уже сказали, в большой дорожной карете; за этой каретой длинной вереницей тянулась не одна сотня карет и саней.

Какой-то особенно фантастический вид принимало это путешествие вечером, когда сотни всадников, в блестящих мундирах, сопровождали поезд императрицы, пылающими факелами освещая ей путь.

Повсеместно для императрицы устраивали торжественные встречи; в больших городах сооружались триумфальные ворота и арки. Губернаторы встречали государыню на границах вверенных им губерний, со всех мест стекались депутаты с поздравлением государыни и изъявлением своих верноподданнических чувств. Так пишет о пребывании государыни в уездном городе Мстиславле в своих записках один из очевидцев: «Туда собралась вся губернская знать: генерал-губернатор, губернатор, три архиепископа трех христианских религий и пр. Архиепископ Георгий Конисский, будучи в глубокой старости, сказал перед императрицей речь и получил тысячу рублей»[12].

За несколько верст до Киева императрица Екатерина Алексеевна пересела из дорожной кареты в городскую и въехала в город, окруженная блестящей свитой, через триумфальные ворота, при звоне во все колокола и при музыке.

Для государыни был построен в Киеве великолепный дворец.

В Киев, принявший праздничный вид, прибыло много народа, а также и иностранцев: всем хотелось видеть великую монархиню. Иностранцев «привлекала сюда новость и величие зрелища: победоносная царица, великолепный двор, богатая и воинственная аристократия, гордые, роскошные князья и вельможи, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в различных мундирах; знаменитые донские татары, некогда владетели России, — теперь подвластные женщине и христианке, владетель Грузии, несколько послов от бесчисленных орд киргизских, народа кочевого, воинственного, часто побеждаемого, но никогда еще непокоренного, наконец, дикие калмыки, настоящее подобие гуннов, своим безобразием некогда наводившие ужас на Европу.

«Весь Восток собрался здесь (в Киеве), — пишет граф Сегюр, — чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».

На императрицу Киев произвел невыгодное впечатление, — «она была недовольна Киевом, государыню поразил невзрачный вид зданий, грязные немощеные улицы. Императрице было досадно, что в Киеве не позаботились об украшениях, которые она встречала во время приезда в городах, гораздо менее значительных.

Киев и другие южные губернии в то время находились в ведении фельдмаршала Румянцева-Задунайского.

Государыня поручила графу Мамонову дать понять старику фельдмаршалу ее неудовольствие относительно невзрачности Киева.

Граф Мамонов осторожно намекнул Румянцеву-Задунай-скому, что императрица ожидала найти Киев в более лучшем состоянии.

Граф Румянцев-Задунайский почтительно выслушал это замечание и ответил такими словами:

— Скажите, граф, ее величеству, что я фельдмаршал ее войска, что мое дело брать города, а не строить их, а еще менее их украшать.

Узнав ответ старика фельдмаршала, государыня с улыбкой промолвила:

— Фельдмаршал прав; пусть же о «продолжает брать города, а мое дело будет их украшать.

«Сегюр там же упоминает о бросавшейся в глаза разнице между внешним видом губерний, которыми управлял Румянцев, и прочими. Он, однако, замечает, что причиной этого обстоятельства была интрига Потемкина, желавшего выставить свои заслуги в выгодном свете, тратившего на управление вверенных им губерний громадные суммы и прилагавшего старание к тому, чтобы Румянцев был лишен средств, необходимых для приведения Киева и прочих мест в надлежащее состояние».

Императрица, желая знать мнение иностранных посланников относительно Киева, спросила у них, как им нравится этот древний город.

— Ваше величество, я не видал города прекраснее, величавее великолепного Киева, — ответил римскоимператорский посол граф Кобенцель.

— Откровенно говоря, это печальное место, где встречаются одни развалины и мазанки, — сказал английский министр Фицгерберт.

Граф де Сегюр был остроумнее их и так ответил:

— Ваше величество, Киев представляет собою прошедшее и будущее великого города.

Сама же императрица так писала о своем впечатлении, произведенном на нее Киевом: «Киев по своему положению есть место очень живописное. От прежнего его великолепия остались одни церкви. Четыре части города, находящиеся на горе и на долине, весьма обширны, но очень худо застроены. Однако же давно сей город не имел столь большой нужды в хороших квартирах, как во время моего в нем пребывания. Число разных приезжих народов было весьма велико».

Принц де-Лиль, пересчитывая знатных польских вельмож, кавказских князей, высокопоставленных духовных лиц, бывших тогда в Киеве, замечает, что даже Людовик XIV позавидовал бы Екатерине, если бы увидал пышность и знатность общества, окружавшего государыню в Киеве.

Во время пребывания Потемкина в Киеве шли приготовления к дальнейшему шествию императрицы; ему много было хлопот, так как государыня, выезжая из Киева, вступала в его наместничество; Потемкин готовился к приему государыни на Днепре, в Херсоне и в Севастополе. Времени на приготовление было достаточно, потому что зима стояла довольно суровая даже и в Киеве; мороз доходил до 20-ти градусов; надо было выжидать весны.

Князь Потемкин хоть и занят был приготовлением к дальнейшему, путешествию императрицы, но также находил время и для своих «амурных дел».

Он неотступно преследовал княжну Наталью Платоновну и не терял надежды на взаимность. Только благодаря любимице государыни, Марье Саввишне Перекусихиной, как уже знаем, Григорий Александрович на время оставил княжну в покое. Князь Потемкин бесился, избалованный женщинами и не знавший преград своим желаниям.

Княжна Наталья Платоновна оставалась недосягаема для могущественного Потемкина.

Десять лет добивался он взаимности, и все тщетно. Княжна была тверда как скала, сердце ее холодно ко всем ухаживаниям Потемкина.

«У этой княжны не сердце, а камень или кусок льда. Предо мной не могла устоять ни одна красавица, я играл женщинами, как шашками или пешками. И что же, княжна меня пересилила. Я, может быть, и достиг бы своей цели, если бы не эта старая ведьма, Перекусихина. Надо на время оставить княжну, а то Перекусихина и в самом деле пожалуется на меня государыне. Нет, не надо доводить до этого. Я никогда не чувствовал такого влечения ни к одной женщине, как к княжне… Ради Этого увлечения я даже не остановился и перед преступлением, и стоявший мне преградою Серебряков погиб. Зачем государыня взяла ее с собой?.. Я боюсь, не наделать бы мне каких глупостей, благодаря своему увлечению… Надо действовать осторожно, — узнает государыня про мое увлечение, она этого никогда мне не простит» — таким размышлениям предавался светлейший князь и фаворит Потемкин, по обыкновению лежа на диване.

Во время пребывания своего в Киеве он жил в Печерском монастыре, в отведенных ему кельях.

Князь был нервен, хандрил и вел в Печерском монастыре странный образ жизни. «Если кто, — пишет граф Сегюр, — поднимался в Печерский монастырь, чтобы посетить Потемкина, который там расположился, то подумал бы, что присутствует при аудиенции визиря в Константинополь. По врожденной ли склонности к неге или из притворного высокомерия, которое он считал уместным обнаруживать, он изредка показывался в фельдмаршальском мундире, покрытый орденами и бриллиантами, весь в шитье и в галунах, расчесанный, напудренный, но чаще всего ходил в халате на меху, с открытой шеей, в широких туфлях, с нечесаными волосами; обыкновенно он лежал, развалясь, на широком диване, окруженный множеством офицеров и значительными сановниками империи; редко приглашал он кого-нибудь садиться и почти всегда усердно играл в шахматы, а потому не считал себя обязанным обращать внимание на русских или иностранцев, которые посещали его».