4. Никогда не крась вещи только потому, что у тебя осталась краска. (Отрицательный пример: банка Шнырька.)

5. Не бойся никого, даже если этот кто-то очень большой. (Положительный пример: дронт Эдвард.)

6. Будь храбрым, даже если ты маленький. (Положительный пример: я.)

7. Прежде чем кого-нибудь спасать, выясни, кого ты спасаешь! (Отрицательный пример: тетка Хемулихи.)

Пока я обдумывал все эти важные истины, пароход миновал последний островок; сердце внезапно подскочило у меня в груди, и я воскликнул:

- Фредриксон! Впереди - море!

Наконец Что-то случилось! Прямо передо мной - сверкающее, лазурное, сказочное море!

- Оно слишком большое! - захныкал Шнырек и заполз в свою банку. - Извините, но у меня болят глаза, и я не знаю, что и думать!

- Зато оно голубое и мягкое! - закричал Юксаре. - Давайте поплывем туда и будем только спать, качаясь на волнах, и никогда никуда не вернемся...

- Как хатифнатты? - спросил Фредриксон.

- Кто, кто? - поинтересовался я.

- Хатифнатты, - повторил Фредриксон. - Они только и знают, что плывут да плывут... Нет им покоя.

- Вот именно! - обрадовался Юксаре. - И никогда не спят, они спать не могут. Они не могут даже говорить, они только стремятся доплыть до горизонта.

- И удалось это кому-нибудь из них? - полюбопытствовал я.

- Этого никто не знает, - пожал плечами Юксаре.

Мы встали на якорь у скалистого берега. Даже сегодня мурашки пробегают у меня по спине, когда я шепчу про себя: "Мы встали на якорь у скалистого берега... Впервые в жизни видел я рыжие скалы и прозрачных медуз; это удивительно маленькие, похожие на прозрачные зонтики существа, способные дышать и двигаться".

Мы вышли на берег - собирать ракушки. Хоть Фредриксон и уверял, он, мол, хочет обследовать место стоянки судна, что-то подсказывало мне: и он втайне заинтересовался ракушками. Прибрежные скалы перемежались с песчаными бережками, и камешки здесь лежали совершенно гладкие и круглые, как мячик, или вытянутые, как яйца.

Вода была такой чистой и прозрачной, что под ее зеленоватой толщей просматривалось волнистое песчаное дно. Скалы нагрелись от солнца. Ветер улегся, и на горизонте не было ничего, кроме светлой водной глади.

Огромный мир казался мне в ту пору беспредельным, а все маленькое куда более приятным, чем сейчас. Все маленькое было моим, не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду... И как раз в эту минуту мне в голову пришла новая важная мысль.

Любовь муми-троллей к морю, должно быть, врожденная, и я с удовлетворением вижу, как она пробуждается и в моем сыне.

Но, дорогой читатель, согласитесь, что суша вызывает у нас еще более сильное восхищение.

Когда плывешь по морю, горизонт представляется бесконечным и непоколебимым. Нормальные же мумитролли больше всего любят переменчивое и причудливое, неожиданное и своеобразное: берег, который и земля и вода, солнечный заход, который и мрак и свет, и весну, которая и холод и тепло.

Но вот снова наступили сумерки. Они опустились совсем бесшумно, сгущались медленно и осторожно, чтобы у дня хватило времени устроиться на ночлег. Розоватый западный край неба с разбросанными по нему маленькими тучками был похож на взбитые сливки, и все это отражалось в воде. Море было блестящим, как зеркало, и не таило в себе никакой опасности.

- Видел ты когда-нибудь тучу близко? - спросил я Фредриксона.

- Да, - ответил он. - В книге.

- Мне кажется, она похожа на небесный мох, - заметил Юксаре.

Мы сидели на склоне горы. Приятно пахло водорослями и чем-то еще, должно быть, морем. Я чувствовал себя таким счастливым и даже не боялся, что это чувство исчезнет.

- Ты счастлив? - спросил я у Фредриксона.

- Здесь хорошо, - смущенно пробормотал Фредриксон (и я понял, что он тоже счастлив).

И тут мы увидели целую флотилию маленьких лодок. Легкие, как бабочки, они скользили по своему собственному отражению в воде. В лодках, тесно прижавшись друг к другу, молча сидели какие-то серовато-белые существа. Их было очень много, и они неотрывно глядели в море.

- Хатифнатты, - произнес Фредриксон. - Плывут с помощью электричества.

- Хатифнатты, - взволнованно прошептал я. - Те, что только и знают плыть да плыть и никогда никуда не приплывают...

- Они заряжаются во время грозы, - объяснял Фредриксон. - И тогда жгут, как крапива. И еще они ведут порочный образ жизни.

- Порочный образ жизни? - очень заинтересовался я. - Что это значит?

- Точно не знаю. Наверно, топчут чужие огороды и пьют пиво.

Мы долго глядели на хатифнаттов, уплывающих навстречу бесконечному горизонту. И у меня зародилось странное желание последовать за ними и тоже вести порочный образ жизни. Но вслух об этом я не сказал.

- Ну а завтра мы выйдем в открытое море? - внезапно спросил Юксаре.

Фредриксон взглянул на "Морской оркестр".

- Это же речной пароход, - с задумчивым видом сказал он. - Ходит на водяных колесах. Без парусов...

- Мы сыграем в орлянку, - сказал, поднявшись, Юксаре. - Шнырек, давай сюда пуговицу!

Шнырек, собиравший ракушки в прибрежной воде, пулей выскочил на берег и начал высыпать содержимое своих карманов.

- Одной пуговицы хватит, дорогой племянник!

- Пожалуйста! - обрадовался Шнырек. - Какую лучше, с двумя или с четырьмя дырочками? Костяную, плюшевую, деревянную, стеклянную, металлическую или перламутровую? Однотонную, пеструю, в крапинку, полосатую или клетчатую? Круглую, овальную, вогнутую, выпуклую, восьмиугольную или...

- Можно обыкновенную брючную, - остановил его Юксаре. - Ну, я бросаю. - И он закричал: - Орел! Уплываем в море! Что случилось?

- Дырочка сверху, - объяснил Шнырек и прижался носом к пуговице, чтобы получше разглядеть ее в сумерках.

- Ну! - сказал я. - Как она лежит?

В этот миг Шнырек взмахнул усами, и пуговица скользнула в горную расселину.

- Ай! Извините! - воскликнул Шнырек. - Хотите другую?

- Нет, - сказал Юксаре. - В "орел или решку" можно играть один раз. А теперь будь что будет, но я хочу спать.

Мы провели довольно мучительную ночь на борту парохода. Одеяло было неприятно клейким, словно измазанное патокой, дверные ручки - липкими; зубными щетками, домашними туфлями и вахтенным журналом Фредриксона пользоваться было нельзя!

- Племянник! - с упреком сказал он. - Это называется ты сегодня убирался?

- Извините! - воскликнул Шнырек. - Я вовсе не убирался!

- И в табаке полно мусора, - проворчал Юксаре, любивший курить в постели.

В общем, все было очень неприятно. Однако малопомалу мы успокоились и свернулись клубочками на менее клейких местах. Но всю ночь нам мешали странные звуки, которые, казалось, доносились из навигационной каюты.

Меня разбудил какой-то необычный и зловещий звон пароходного колокола.

- Вставайте! Вставайте и посмотрите! - кричал за дверью Шнырек. - Кругом вода! Как величественно и пустынно! А я забыл на берегу самую лучшую свою тряпочку, которой вытирают перья!

Мы выскочили на палубу. "Морской оркестр" как ни в чем не бывало плыл по морю, лопастные колеса вертелись спокойно и уверенно, и было в этом какое-то таинственное очарование.

Даже сегодня я не могу понять, как это Фредриксону с помощью двух шестеренок удалось придать пароходу такой плавный и быстрый ход. Однако любые предположения здесь все равно бесплодны. Если хатифнатт может передвигаться с помощью собственной наэлектризованности (которую некоторые называли тоской или беспокойством), то никого не должно удивлять, что кораблю достаточно двух шестеренок. Ну ладно, я оставляю эту тему и перехожу к Фредриксону, который, нахмурив лоб, разглядывал обрывок якорного каната.

- Как я зол, - бубнил он себе под нос. - Просто страшно зол. Никогда так не злился. Его изгрызли!

Мы переглянулись.

- Ты ведь знаешь, какие у меня мелкие зубы, - сказал я.

- А я слишком ленив, чтобы перегрызть такой толстый канат, - заметил Юксаре.