- Постарайся, пожалуйста, его извинить, - сказал Юксаре. - Видишь, он ужас как расстроился.
- Извинить? - воскликнул Фредриксон. - За что же?!
Он тут же вытащил бумагу и перо и стал показывать нам, куда надо поместить шестеренки, чтобы заставить крутиться винт с лопастями и пароходные колеса. (Надеюсь, вы понимаете, что начертил Фредриксон.)
_____________
|_____________|
_______________________|_______________
| | |_
| __ | |_
() | | \ | |_
+-|/\/\/----\/\/\| >_|_ _>
() | |__//___\ _|
| | _|
|_______________________|_______________|
______|______
|_____________|
- Подумать только! - закричал Шнырек. - Мои шестеренки пригодились для изобретения Фредриксона! Непостижимо!
Мы закончили обед в хорошем настроении. Воодушевленный этим происшествием, племянник Фредриксона надел свой самый большой передник и тут же принялся красить "Морской оркестр" в красный цвет. Шнырек так старался, что и пароход, и земля, и изрядная часть орешника стали красными. А такого перемазанного в красный цвет зверька, как Шнырек, мне в жизни видеть не приходилось. Название парохода он нарисовал небесно-голубой краской.
Когда все было готово, Фредриксон пришел взглянуть на работу племянника.
- Ну как, красиво? - взволнованно спрашивал Шнырек. - Я очень старался. Я вложил всю душу, всего себя в эту работу.
- Оно и видно, - буркнул Фредриксон, поглядев на перепачканного с головы до ног племянника. Он посмотрел также на кривую ватерлинию и хмыкнул: - Хм! - Затем, взглянув на название парохода, снова хмыкнул: - Хм! Хм!
- Я неправильно написал? - забеспокоился Шнырек. - Скажи что-нибудь, а то я снова заплачу! Извини! "Морской оркестр" - такие трудные слова!
- "М-р-з-с-к-о-й а-р-к-е-с-т-р", - прочитал вслух Фредриксон и, еще немного подумав, сказал: - Успокойся. Сойдет.
Шнырек вздохнул с облегчением и остатками краски выкрасил кофейную банку.
А вечером Фредриксон пошел проверять сеть в ручье. Представьте себе наше удивление, когда мы обнаружили в сети маленькии нактоуз, а в нем - анероид!..
Тут Муми-папа закрыл тетрадь и выжидающе взглянул на своих слушателей.
- Ну как, нравится? - спросил он.
- По-моему, это будет необыкновенно интересная книга, - серьезно сказал Муми-тролль.
Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на пчел; было тепло, стояло полное безветрие.
- Но кое-что ты, наверное, выдумал, - заметил Снифф.
- Неправда! - возмутился Муми-папа. - В те времена и в самом деле случались такие вещи! Каждое мое слово - правда! Возможно, только кое-что чуточку преувеличено...
- Любопытно узнать, - начал Снифф. - Любопытно узнать, куда же подевалась папина коллекция.
- Какая коллекция? - не понял Муми-папа.
- Коллекция пуговиц моего отца, - пояснил Снифф. - Ведь Шнырек - мой отец, так?
- Да, твой, - подтвердил Муми-папа.
- Тогда где же находится его драгоценная коллекция? Я ведь должен был получить ее в наследство, - подчеркнул Снифф.
- Хупп-хэфф, как говорил мой отец, - сказал Снусмумрик. - Кстати, почему ты так мало пишешь о Юксаре? Где он сейчас?
- Об отцах никогда ничего толком не знаешь, - сделав какой-то неопределенный жест, объяснил Муми-папа. - Они приходят и уходят... Во всяком случае я сохранил ваших отцов для потомства, написав о них. Снифф фыркнул.
- Юксаре тоже терпеть не мог сторожей в парке, - задумчиво произнес Снусмумрик. - Одно это...
Они лежали на траве, вытянув лапы и подставив солнцу свои мордочки. Вокруг было чудесно, и всех клонило ко сну.
Ящик со стеклянной крышкой для компаса, расположенный на палубе корабля.
- Папа, - сказал Муми-тролль. - Неужели в то время так неестественно разговаривали? "Представьте себе наше удивление", "свидетельствует о богатстве моей фантазии". И все такое.
- Это вовсе не неестественно, - рассердился папа. - По-твоему, когда сочиняешь, можно говорить небрежно?
- Иногда ты и в жизни говоришь неестественно, - возразил сын. - А Шнырек у тебя разговаривает обычно.
- Фу! - сказал папа. - Это просто местное наречие. А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь... И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь... По-моему... - папа замолчал и начал озабоченно перелистывать мемуары. - По-вашему, я употребил чересчур трудные слова?
- Ничего, - утешал его Муми-тролль. - Хотя это было так давно, все равно можно почти всегда угадать, что ты имеешь в виду. А про дальше ты уже написал?
- Нет еще, - ответят папа. - Но потом будет жутко интересно. Скоро я дойду до дронта Эдварда и Морры. Где ручка, которой я пишу мемуары?
- Вот, - сказал Снусмумрик. - И напиши побольше об Юксаре, слышишь! Ничего не упускай!
Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и стал писать дальше.
Именно тогда я впервые пристрастился к резьбе по дереву. Это особое дарование было, должно быть, врожденным и таилось, если можно так выразиться, у меня в лапах. Первые мои пробы на этом поприще были довольно робкими. На корабельной верфи я подобрал подходящий кусок дерева, нашел нож и начал вырезать гордый купол (позднее он украсил крышу навигационной каюты). Он имел форму луковицы и был покрыт нарядной рыбьей чешуей.
Фредриксон, к сожалению, ни слова не сказал об этой важной детали в оснастке судна. Он уже ни о чем не мог думать, кроме как о спуске парохода.
"Морской оркестр", на который приятно было смотреть, готовился к старту. На своих четырех резиновых шинах, которые должны были выручать его на коварных песчаных отмелях, пароход пламенел под лучами солнца. Фредриксон где-то раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым шнуром.
Забравшись под киль, он расстроенно пробормотал:
- Так я и думал. Застрял! Теперь мы простоим здесь до восхода луны.
Обычно немногословный, Фредриксон стал без устали бормотать что-то и ползать вокруг парохода - верный признак, что он серьезно обеспокоен.
- Ну, теперь скоро опять в путь, - зевнул Юксаре. - Хупп-хэфф! Ну и жизнь! Менять курс, переезжать с места на место придется с утра до вечера. Такая бурная жизнь к добру не приведет. Стоит только подумать о тех, кто трудится и корпит над своей работой, и чем все кончается, сразу падаешь духом. У меня был родственник, который учил тригонометрию до тех пор, пока у него не обвисли усы, а когда все выучил, явилась какая-то морра и съела его. Да, и после он лежал в морровом брюхе, такой умненький!
Речи Юксаре невольно заставляют вспомнить о Снусмумрике, который тоже родился под вселяющей лень звездой. Таинственный папаша Снусмумрика никогда не огорчался из-за того, что действительно было достойно огорчения, и не заботился о том, чтобы оставить след в памяти потомков (туда, как уже говорилось, он не попал бы вообще, если бы я не захватил его в свои мемуары). Как бы там ни было, Юксаре снова зевнул и спросил:
- Когда же мы все-таки отчаливаем, хупп-хэфф?
- И ты с нами? - спросил я.
- Конечно, - ответил Юксаре.
- Если позволите, - сказал Шнырек, - я тоже надумал кое-что в этом роде... Я больше не могу жить в кофейной банке!
- Почему? - удивился я.
- Эта красная краска на жести не высыхает! - объяснил Шнырек. - Извините! Она попадает всюду - и в еду, и в постель, и на усы... Я сойду с ума, Фредриксон, я сойду с ума!
- Не сходи. Лучше упакуй вещи, - сказал Фредриксон.
- Конечно! - воскликнул Шнырек. - Мне надо о многом подумать! Такое долгое путешествие... совсем новая жизнь...
И он побежал, да так быстро, что красная краска брызнула во все стороны.
По-моему, решил я, наша команда более чем ненадежная.
"Морской оркестр" засел крепко, резиновые шины глубоко зарылись в землю, и пароход ни на дюйм не мог сдвинуться с места. Мы изрыли всю корабельную верфь (то есть лесную поляну), но все напрасно. Фредриксон сел и обхватил голову лапами.
