А если так, то, может, злой колдун по прихоти навеял эти чары, расколдовать которые могли б лишь подвиги трёх Принцев благородных.

И, может, насмехается негодник, следя, как трое рыцарей в борьбе разрушат злые чары и найдут простую девку. Низкого коварства не выдержат их честные сердца, и сердце девы тоже разобьётся: никто ведь не возьмёт доярку в жёны.

Но, быть может быть, чары совсем развеются, когда самый быстрый из Принцев положит свою добычу к её ногам и воскликнет: «Я прошу вашего сердца и вашей руки!»

И тогда, наверно, она сама найдёт силы признаться: «Зовут меня так-то и так-то, и я простая селянка», или «Зовут меня так-то и так-то, и я судомойка». Она надеялась, что если именно таким окажется страшный конец безсердечного колдовства, то Тэг или Гэл, а не Джорн окажется первым, кому доведётся воскликнуть: «Я прошу вашего сердца и вашей руки!».

И всё же глаза безымянной девы всматривались в дорогу, по которой отправился Джорн. Тень легла поперёк, расползаясь и утолщаясь, как чёрная кровь, но не было на дороге ни облачка пыли, ни признака коня или человека. Принцесса заставила себя посмотреть направо и налево, но и там всё было недвижно, кроме теней колыхавшихся на ветру деревьев вдоль дороги, по которой выехал Гэл, и Принцесса чуть не вскрикнула, увидев то, что показалось ей облачком пыли на дороге, по которой выехал Тэг. Облачко медленно поднялось над деревьями и стало пролетающим лебедем, а Принцесса закрыла руками глаза и вздрогнула.

Дорога к вишнёвому саду была ровной и прямой, как само задание Принцессы. Лишь изредка встречались на ней плавные повороты и некрутые подъёмы. Тепло светило солнце, дул лёгкий ветерок, издали доносились петушиные крики и голоса детей, а над головой пели птицы.

В одном месте пронесло через дорогу ручеёк искусно вырезанных из бумаги лёгких снежинок, а в другом – показался волк, задрал голову и завыл, но Джорн разглядел на нём ошейник. Несмотря на любовь к Принцессе, младший сын Короля Клода отправился в путь с печалью, потому что в задании не было опасностей, достойных его силы и мужества.

«Любой ребёнок может нарвать тысячу вишен и уложить их в серебряную чашу, – говорил он вслух. – Любой дурак может повергнуть игрушечного Мок-Мока, которого слепили из глины и сандалового дерева, чтобы отпугивать птиц. Я хотел бы встретиться лицом к лицу с Голубым Вепрем или грозным Семиглавым Драконом. Пусть зададут мне головоломную загадку, пусть пошлют меня на страшный труд, пусть вызовёт меня на поединок храбрый рыцарь!»

Сетованья его прервал высокий и резкий голос. Джорн оглянулся кругом, но никого не увидел, а голос кричал: «Помоги мне, помоги мне, о Джорн, и я задам тебе головоломную загадку, пошлю тебя на страшный труд и найду храброго рыцаря, который вызовёт тебя на поединок. Только помоги мне, о Джорн!»

Принц посмотрел налево и направо, на север и на юг, вниз и вверх, и наверху, наконец, разглядел её – ведьму, которая зацепилась за ветку на самой верхушке дерева. Жалобно вскрикивая, она болталась в воздухе, как закопчённый фонарь.

Джорн спешился, взобрался на дерево, снял ведьму с самой верхней ветки и осторожно опустил на землю.

– Я летела на вихре, – рассказала она, – зацепилась за дерево и – о горе мне! – потеряла метлу.

Джорн оглянулся кругом и понял, что ведьмина метла попала в заросли кустов ведьминой метлы, которые называют так, потому что они очень похожи на ведьмину метлу. Он долго искал ведьмину метлу в ведьминой метле, пока не споткнулся о неё и тогда передал владелице.

– За твою доброту, о Джорн, я задам тебе головоломную загадку, пошлю тебя на страшный труд и найду храброго рыцаря, который вызовёт тебя на поединок.

Она помахала длинными костлявыми пальцами и уплыла, оставив за собой долгий визгливый смех.

А Джорн всё ехал по прямой и ровной дороге, пока не доехал до того места, где на обочине сидел на четвереньках Сфинкс.

– Загадай мне хитроумную загадку, о Сфинкс, – попросил Джорн. Каменные глаза Сфинкса взирали неподвижно, а каменные челюсти не шевельнулись, но он выговорил:

Что кружится?

Что пушится?

Что с утра блестит-искрится?

Джорн тут же выпалил ответ:

Лист кружится,

Ель пушится,

А роса с утра искрится.

Он немного отъехал, и вдруг повернул назад:

– Что же головоломного в твоей загадке? – удивлённо спросил он.

– А ты попробуй произнести её не раскрыв рта и не сломав головы, – ответил Сфинкс.

Джорн пожал плечами и продолжил свой путь, пока вдруг не въехал в большой вишнёвый сад. Он спешился, отвязал серебряную чашу от седла и вошел в сад, держа чашу в левой руке, а меч – в правой.

На поляне посреди сада лежал на левом боку Мок-Мок. Ветра ободрали его, дожди выкрошили глину, а черви изгрызли сандаловое дерево. Голова Мок-Мока отломилась, когда он упал, а в пустых глазницах свили гнезда жаворонки. На разбитом боку пу'гала дремала огромная Птица-Рух, и Джорн согнал её кончиком меча. Неподалёку валялись ржавые доспехи с пыльными костями рыцаря, который умер со страху ещё в те дни, когда Мок-Мок был нов и ужасен.

Джорн заметил, что ветви всех деревьев свисают низко к земле под тяжестью ярких красных ягод и удивился, что вишни бывают такими тяжёлыми. Бросив меч на землю, он попытался сорвать ягоду с хвостика сперва одной рукой, а потом – обеими, но обнаружил, что это вовсе не вишни – а рубины. Все вишни на деревьях оказались рубинами, и ни одной нельзя было сорвать, даже если тянуть что есть мочи.

– Чтобы сорвать тысячу вишен, сосчитай тысячу тысяч, – произнёс голос за Джорном, и, обернувшись, он увидел человечка в островерхом колпаке, который глядел на него, моргая большими глазами.

– Скажи: раз, два, три, – попросил человечек.

– Раз, два, три, – повторил Джорн.

– Четыре, пять, шесть, – сказал человечек.

– Четыре, пять, шесть, – повторил Джорн, и когда он быстро досчитал до тысячи, в серебряную чашу упал рубин.

– Но ведь тысяча тысяч – это миллион, – сказал Джорн, – а досчитать до миллиона страшно трудно!

– Ты ведь хотел страшного труда – ты его и получил, – ответил человечек.

Джорн опять сосчитал до тысячи, и еще один рубин упал в чашу.

– Раз, два, три, четыре, я за вишнями пошёл, пять, шесть, семь, восемь, а рубины я нашёл, девять, десять, – выкрикивал Джорн.

– Вишни, рубины – не всё ли едино? – спросил человечек.

– Одиннадцать, двенадцать, как так – не всё ли едино? – переспросил Джорн.

– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.

Человечек, прохаживаясь туда-сюда, спросил:

– Что я делаю?

– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать – ходишь туда-сюда, – ответил Джорн, – двадцать один...

– Но как я могу ходить туда-сюда, не пройдясь сперва сюда-туда?

– Всё едино, – ответил Джорн. – Человек, который ходит, двадцать два, туда-сюда, ходит и сюда-туда, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь...

– Если туда-сюда то же самое, что сюда-туда, то туда – это сюда, а сюда – это туда, – сказал человечек.

– Не вижу, какой мне прок от такой головоломной загадки, – заметил Джорн.

Он досчитал до третьей тысячи, и третья вишня упала в серебряную чашу.

– Если так будет тянуться дальше, Тэг вернётся раньше меня с золотыми клыками Голубого Вепря, а Гэл принесёт Священный Меч Лорала, и кто-нибудь из них женится на Принцессе, а я всё буду отсчитывать вишни в чашу. Раз два, три, четыре, пять...

Человечек сидел на земле, смотрел на Принца и слушал его счет до четвёртой тысячи, когда четвёртая вишня упала в серебряную чашу, а Джорн стал считать сначала.

– Пятьдесят принцев пятьдесят раз за пятьдесят лет приходили сюда, чтобы набрать вишен или рубинов для своей принцессы, – сказал человечек, – и ни один не догадался, как справиться с этой работой. Я – не принц, по моей воле не упадут ни вишня, ни рубин, и я не вмешивался. Те пятьдесят принцев собирали свои ягодки или самоцветы как умели, потому что, право, стоит досчитать до миллиона ради руки и сердца прекрасной дамы. Но тебе, друг, надо помнить о Тэге и Гэле. Здесь есть одна хитрость, но сразу я тебе её не открою, а задам сперва несколько вопросов.