В записи о том, что́ Хлебников изучил за свою жизнь, на первом месте стоят «звери», на третьем — «числа». Эта последовательность в развитии самого поэта (онтогенезе) частично совпадаете предполагаемым Хлебниковым движением эволюции (в филогенезе), где за растением следует животное, за животным — человек, за человеком — число (мысль, которая в эпоху вычислительных машин не кажется столь удивительной). В брошюре о времени Хлебников писал: «Наибольший ток возможен при наибольшей разнице напряжения, а она достигается шагом вперед (число) и шагом назад — (зверь)».
Понимание зверей (как позднее — чисел) как разных проявлений когда-то единой силы выражено в поэме Хлебникова «Зверинец»:
Где мы начинаем думать, что веры — затихающие струи волн, разбег которых — виды,
И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога.
Посылая вскоре после написания в июне 1909 года первый набросок этой поэмы Вячеславу И. Иванову, Хлебников так пояснял эту мысль: «Я был в Зоологическом саду, и мне странно бросилась в глаза какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с Исламом. После короткого размышления я пришел к формуле, что виды — дети вер и что веры — младенческие виды. Один и тот же камень разбил на две струи человечество, дав буддизм и Ислам, и непрерывный стержень животного бытия, родив тигра и ладью пустыни.
Я в спокойном лице верблюда читал развернутую буддийскую книгу. На лице тигра какие-то резы гласили закон Магомета. Отсюда недалеко до утверждения: виды потому виды, что звери умели по-разному видеть божество (лик). Волнующие нас веры суть лишь более бледный отпечаток древле действующих сил, создавших некогда виды».
В том же письме приводится текст первого варианта «Зверинца», в котором есть несколько еще неуклюжая строка:
Где я ищу размер, где звери и люди были бы стопы.
Из этого видно, что поиск стихотворной формы-меры был первым шагом к осознанию зверей как чисел.
Прислушаемся к хлебниковской характеристике «великого числяра» — «каждый зверь был для него особое число». Эту фразу можно истолковать и так, что для него и каждое число — особый зверь. Такое толкование подкрепляется начальными строками приведенного стихотворения «Числа»:
Я всматриваюсь в вас, о числа,
И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах…
Изучение вычислений и математических записей Хлебникова приводит к выводу, что он обладал большой памятью на числа и помнил свойства многих чисел, включая и очень большие. Так, он мог быстро представить любое число из тех, которыми ему приходилось оперировать не только при исторических, но и при астрономических вычислениях (например, 60 181, 30 688 и т. д.), в виде суммы степеней 2 и 3 (этой работой он был занят в особенности в последние годы жизни). Бродячий характер жизни Хлебникова и все, что известно о немногих книгах и бумагах, которые могли быть с ним в его скитаниях, делают невозможным предположение, что он при этом мог пользоваться какими-нибудь таблицами (кроме тех, которые он сам быстро составлял) или справочниками. По-видимому, по умению обращаться с числами и знанию их свойств Хлебников был близок к своему современнику — великому индийскому математику Рамануджану. В отличие от Хлебникова Рамануджан почти не имел математического образования: до переезда в Англию из Индии он прочитал только одно руководство по математике. Но он знал очень много о разных числах. С каждым числом он был знаком как с приятелем, знал его повадки. Как-то, когда в Лондоне, где Рамануджан тяжело заболел, математик Харди, с ним работавший, приехал его навестить в больницу и сказал, что номер такси, на котором Харди ехал, был неинтересным: 1729 = 7 · 13 · 19, Рамануджан тут же возразил ему, сказав: «Нет, Харди, нет, Харди. Это очень интересное число. Это — наименьшее число, которое можно двумя разными способами представить в виде суммы кубов: 93 + 103 = 13 + 123 = 1729». Это — именно те интересы и способности, которыми обладал и Хлебников. Любопытно, что у Рамануджана была и прекрасная память на языковые формы. Он изумлял своих знакомых индусов прекрасным знанием корней санскрита. Этот древний язык Индии, использовавшийся на протяжении двух с половиной тысяч лет в литературе и в общении высшей касты брахманов, никак не был родным языком Рамануджана. Поэтому его познания в санскрите можно сравнивать с тем, как Хлебников выучил древние славянские корни в те студенческие годы, когда он увлекался мыслью о создании общего славянского языка.
Как можно охарактеризовать то отношение к числам, которое описано у Рамануджана его друзьями, английскими математиками Харди и Литлвудом, и которое можно предположить и у Хлебникова? Оно отличается от того понимания математики, которое, начиная с Евклида, продолжается в европейской науке. Рамануджан многое интуитивно знал из теории чисел, но не понимал, что такое доказательство. В этом он следовал традиционной индийской математике, которую сами индусы назвали «наукой о вычислениях». У Хлебникова нигде в его числовых записях не попадается ничего, что было бы даже отдаленно похоже на доказательство (хотя в университете его не могли не учить доказательству). Его отношение к числам — эстетическое. В «Досках судьбы» он пишет: «Есть удивительный своей зеркальной природой ряд, сделанный тремя числами: 2, 3 и 11, где почти слышен шорох волнующихся чисел. 11 — это изумительное число, которое может быть камнем в целом здании чисел и не шатать его, если мы перейдем от двойки к тройке и наоборот. В мире числа 11 природа двух и трех равна друг другу, это есть сладкое число, подслащивающее горечь тройки». Хлебников поясняет, что в уравнении x = an + n при x = 11 a и n могут принимать значения 2 и 3: 11 = 23 + 3 и 11 = 32 + 2. Образ «воздух сладкий как одиннадцать» есть в стихотворении «Ззыз… жжа!».
Числовые выкладки Хлебникова в последние годы его жизни преимущественно были связаны с исследованием разных степеней 2 и 3. Этим двум числам он придавал особое значение, сам понимая, что его представление о связи степеней 2 — с положительными событиями и красивыми звуками, степеней 3 — с отрицательными (отсюда «горечь» этого числа) и некрасивыми растет «из зерна «суеверной веры» в чет и нечет». Одно из предполагавшихся им правил чередования событий Хлебников нарочито формулирует в мифологическом духе:
3n дней — злое божество времени, «колесо смерти»,
2n дней — доброе божество времени.
В мифологиях многих народов противопоставление четных и нечетных чисел (в том числе 2 и 3) связывается с различением благого и злого начал, удачи и неудачи. При всем наукообразии уравнений исторических циклов, написанных Хлебниковым, они, по собственному его признанию, повторяют это древнее различие нечета и чета. Хлебников в этом не одинок. Из европейских мыслителей конца Возрождения можно было бы назвать Джордано Бруно, в числовой мистике которого видное место было отведено нечету и чету. Отзвук (правда, скорее всего пародийный) этих представлений можно найти и у Шекспира. В одной из ранних его комедий — «Тщетные усилия любви» — некоторые шекспироведы видят иронические отзвуки интеллектуальной моды, связанной с Джордано Бруно, который несколько лет провел в Лондоне. В то время многие итальянцы и французы переехали в более спокойную Англию из южных стран, где им грозили религиозные преследования. Некоторые из них зарабатывали тем, что выпускали учебники итальянского и французского языков. Шекспир (за 300 с лишним лет до «Лысой певицы» Ионеско) пародирует бессмысленность этих учебников в своей комедии. Достается от него и мистическому пониманию чета и нечета. Для вышучивания он прибегает к звериным басенным образам. Рискую предложить свой перевод:
