Теперь с печалью покидал он каждый раз дом аптекаря с наступлением вечера, когда с рынка тянулись повозки сельских жителей. Его кони неспешно двигались на юг, к Вулсторпу. От грэнтэмских Южных ворот шел крутой Спиттлгэйский холм, и нужно было облегчить подъем лошадям. Погруженный в свои думы, Ньютон не раз забывал на вершине холма опять сесть верхом и частенько вел лошадь под уздцы все десять миль до Вулсторпа. Говорят, был и другой случай, когда задумавшийся о чем-то Исаак упустил лошадь и пришел домой, держа в руках лишь уздечку.

Домашним он казался несносным. Девять месяцев, проведенных Ньютоном дома, стали кошмаром и для него, и для его близких, и для его слуг. Среди своих грехов того времени, потребовавших покаяния и через три года, Ньютон записывает:

«Отказался выйти на двор, несмотря на просьбу матери».

«На всех набрасывался».

«Скандалил с матерью».

«С сестрой».

«Ударил сестру».

«Поссорился со слугами».

«Назвал Дороти Роуз клячей».

Он яростно сопротивлялся судьбе, подталкивающей его к хозяйскому ремеслу. Теперь он тоскует о столь легко дававшейся ему учебе, он начинает ясно ощущать свое иное предназначение.

Ньютон привез с собой в Вулсторп небольшую записную книжку, на первом листе которой торжественно, при матери, вывел по-латински дату покупки — март 1659. Появились там и первые записи — следы чтения Овидия, которого он продолжал с увлечением штудировать. Следы обучения латыни прослеживаются явно, но нет ни малейших признаков обучения математике! А ведь всего через шесть лет Ньютон откроет дифференциальное и интегральное исчисление!

В записную книжку стал он заносить то, что впоследствии стало его «Садом», по его же определению, — свои идеи и мысли, свои первые изобретения и эксперименты, свои вполне осуществимые и несбыточные проекты. «Сад» требовал времени и одиночества, хозяйство и ферма стали врагами «Сада». Ферма отвлекала его от любимых занятий, и он проникался к ней постоянно растущим отвращением. В одиночестве проводил он свои дни.

Домашних, конечно, раздражало, что он не проявлял ни малейшего интереса к работе по хозяйству и на ферме, как ранее не проявлял ни малейшего интереса и к учебе. Слуги перешептывались между собой, убеждая друг друга в том, что Исаак глупый и никчемный человек, который никогда не сможет быть настоящим хозяином. «Богатый наследник со странностями», — говорили о нем. А он был рад, когда ему позволяли побыть одному, и проводил многие часы, забившись в углу своей «студии», мастеря книжные полки, игрушки, рисуя картинки и помещая их в самодельные рамы. На фоне практических планов матери и реальных нужд хозяйства все это выглядело непростительным ребячеством.

Лишь Мастер Стокс, его грэнтэмский учитель, который позднее стал настоятелем Колстервортской церкви, видел дальше других и судил лучше. Он восхищался незаурядным талантом Исаака и не уставал всем доказывать, что для мира было бы громадной потерей, если такой неординарный талант будет похоронен в деревенской глуши. Он настаивал на том, чтобы послать его обратно в школу, и готов был даже выплачивать вместо него деньги за ученье (школа была бесплатной лишь для коренных грэнтэмцев). Он обещал подготовить его и к университету. Он готов был поселить его в своей квартире при школе и помочь ему закончить полный курс обучения.

Советовал Анне отдать Ньютона учиться и дядя Вильям Эйскоу — настоятель церкви в Бэртон-Когглз, и тихий странник, однажды нашедший приют у очага Анны, который видел Исаака, пасущего овец, а на самом деле — погруженного в свои мысли. Все они сыграли свою роль в том, что в конце концов почти все обитатели Манора признали, что настоящего хозяина имения из него никогда не получится и ему нужно найти другое дело. Лишь мать была слепа. Мастер грэнтэмской королевской школы Стокс попросил свою жену поговорить с Анной Стэкли пишет:

«И тогда миссис Стокс, всегда высоко его оценивавшая, еще раз посоветовала матери возвратить его к учению. Говорила, что занятия хозяйством не отвечают его склонностям и единственный путь, которым он должен идти дальше, — это университет. Мастер Стокс пообещал даже не брать с него причитающейся платы за учение — 40 шиллингов в год. Идею поддержал и дядя — достопочтенный Вильям Эйскоу, настоятель. Когда-то он сам окончил Тринити-колледж в Кембридже и теперь советовал матери Исаака, чтобы она отправила сына по его стопам».

И Анна согласилась.

Она, рыдая, послала сына обратно в грэнтэмскую школу для дальнейшей учебы, и возникло видение: она, как и библейская Анна, сдала своего сына в священнослужители, — именно такая судьба ожидала Ньютона после окончания университета.

И вот Ньютон снова в Грэнтэме, он живет во флигеле при школе, окнами глядящем на заросший травой церковный двор, он живет теперь у Мастера Стокса. Он с увлечением занимается катехизисом, библейской историей, грамматикой, чуть-чуть — геометрией, легко запоминает сотни, тысячи фамилий и дат из древней и классической истории, хорошо овладевает греческим языком, немного — французским, пробует читать и писать на древнееврейском, по-прежнему обожает классиков. Его время отдано работе ума и рук. Он не отвлекается ни на что иное. Любимая книга — Джон Бейтс, «Тайны природы и искусства», купленная Исааком по случаю за два с половиной пенса. Ньютон переписывает из нее в свою записную книжку целые абзацы, касающиеся рисования, ловли птиц, изготовления чернил самых различных цветов и тому подобного. Там описаны, кстати, знаменитая ветряная мельница и столь же знаменитая коляска. Записные книжки Ньютона полны рисунков. Есть наброски телескопов, оптических экспериментов, алхимические символы, подробности анатомического строения человека и животных и даже план храма Соломона в Иерусалиме. В записной книжке он записал лично изобретенным шифром «старина Барли» (по имени учителя рисования) секреты смешения цветов и секреты композиции, очевидно заимствованные из книги Бейтса. Оттуда же и только оттуда мог Ньютон в своем пуританском мире извлечь картины обнаженных мужчины и женщины. И действительно, в издании «Тайн природы и искусства» 1654 года можно увидеть полностраничные иллюстрации мужчины в виде Геркулеса и женщины рубенсовского типа.

Но особо сильное впечатление произвели на Ньютона книги Джона Уилкинса — одного из деятелей пуританского Просвещения, которые пестовали дух первооткрывательства и экспериментаторства задолго до того, как появились первые «невидимые колледжи» и было создано Королевское общество.

Бытописатель того времени Джон Эвелин 13 июля 1654 года посетил Уилкинса в Оксфорде. Он был поражен громадным количеством и удивительными свойствами машин, которые были построены Уилкинсом: «Он, Уилкинс, придумал полую статую, которая подает голос и даже говорит отдельные слова посредством скрытой трубочки, которая ведет к кустам за домом; когда кто-то говорит через эту трубочку, находясь на большом расстоянии, это необычайно всех поражает. Наверху, на чердаке, у него есть целое собрание всяких призраков и теней, а также солнечных часов, оптических стекол… и многих других искусно выполненных технических курьезов. Здесь и указатель пути (то есть компас), термометр, весы, волшебные огни… большинство из них его собственного изготовления или изготовления его молодого способного ученика — мистера Кристофера Рена».

Книга Дж. Уилкинса «Математическая магия» произвела на Ньютона поистине неотразимое впечатление. Это, разумеется, не первый пример того, как научно-популярная книга поджигает сердце юноши, и, наверное, далеко не последний.

Есть косвенные доказательства и того, что Ньютон читал и другую научно-популярную книгу сочинения Уилкинса — «Открытие нового мира на Луне», выпущенную в 1638 году и прямо направленную на защиту и пропаганду Коперниковой системы. С симпатией и пониманием описывает Уилкинс судьбу Коперника, приводит многочисленные и рискованные цитаты из Галилея и Кеплера. Там есть даже мечта — создать махину, которая могла бы преодолеть земное притяжение. Достигнув таких высот, где будет невесомость, махина наконец могла бы «прилуниться» на Луне. Из книги Уилкинса Ньютон впервые узнал о всевозможных проектах вечных двигателей.