О благодушном отношении к ссыльным и поднадзорным семипалатинского начальства свидетельствует П. П. Семенов-Тян-Шанский, встретивший в доме военного губернатора медика, который наблюдал за его здоровьем и составлял по вечерам постоянную партию в вист. Губернатор позаботился о карьере своего медика и карточного партнера, тот достиг чина статского советника, причем губернатор смеясь рассказывал Петру Петровичу Семенову, будто и знать не знал, что его лекарь состоит под надзором, это сделалось известным только тогда, когда пришел указ снять надзор.

Речь тут идет о Ламоте, бывшем студенте Виленского университета, сосланном в Сибирь в 30-е годы. На его имя шла в Семипалатинск вся адресованная Достоевскому корреспонденция.

Еще один ссыльный поляк, с которым Достоевский поддерживал дружеские отношения, — Нововейский.

Польские повстанцы, сосланные в Сибирь, оказали свое влияние на развитие в этом краю просвещения и наук; достаточно назвать выдающегося путешественника Ивана Черского.

Семипалатинск в годы пребывания там Достоевского еще только начинал принимать политических ссыльных. Джордж Кеннан застал здесь в 1885 году большую колонию политических. Один из них, талантливый ученый Александр Леонтьев, родился в семье казачьего офицера, который командовал полком именно здесь, в Семипалатинске. Леонтьев занимался исследованием казахского права, он хорошо знал Абая, и это от него услышал Кеннан о казахе, который посещает созданную ссыльными библиотеку и читает Милля, Бокля и Дрэпера.

Интересно, у кого учился Александр Леонтьев в детские годы в Семипалатинске, кто его готовил к поступлению в пажеский корпус? (Из пажеского корпуса он, вопреки родительской воле, ушел в Петербургский университет.)

Но это уже более позднее время — большая колония ссыльных, библиотека, деятельность по изучению края. Вернемся в 50-е годы. Самые разные причины приводили тогда в Семипалатинск самых разных людей, иной раз одаривая город редкостным человеком.

В 1854 году, когда здесь образовалось областное правление, на должность старшего советника и начальника хозяйственного отдела получил назначение Николай Алексеевич Абрамов.

Он родился в 1812 году в городе Кургане в семье священника. Окончил семинарию в Тобольске и затем преподавал там татарский язык, необходимый будущим миссионерам. В Тобольске, который до 1839 года был центром Западной Сибири, имелись богатейшие архивы. Н. А. Абрамов каким-то образом получил туда доступ и занялся поисками рукописей по истории Сибири. Из семинарии он ушел учителем в уездное народное училище. В архивах ему посчастливилось обнаружить ряд замечательных трудов исследователей Сибири. Опубликование их составило Абрамову имя в научных кругах. Переехав в город Березов, он занялся описанием Березовского края. Затем Абрамов преподавал в училищах Ялуторовска и Тюмени, где в то время жили декабристы. Трудолюбие учителя было замечено, и он попал в Омск, в Главное правление Западной Сибири, на должность не бог весть какую — столоначальником. И уже отсюда получил повышение — советником в Семипалатинск.

С 1854 года по конец жизни — Абрамов скончался в Семипалатинске в 1870 году — неутомимый историк и краевед печатал материалы о прошлом Семипалатинска в «Записках Русского географического общества» и «Тобольских губернских новостях», изучал быт казахов, вел метеорологические наблюдения, описывал, чем занимаются жители этого края. Русское географическое общество избрало Николая Алексеевича Абрамова своим действительным членом.

Чуть позже Абрамова прибыл в Семипалатинск энергичный молодой человек, отрекомендовавшийся «вольным архитектором», хотя, по правде сказать, он не получил ни архитектурного, ни инженерного образования, а закончил всего лишь гимназию в Тобольске. Звали его Павлом Матвеевичем Зенковым. Впоследствии этот талантливый самоучка выстроил в городе Верном уникальное сооружение — деревянный собор, одно из самых высоких деревянных зданий в мире. В зенковском соборе, благополучно выстоявшем несколько землетрясений, сейчас размещен музей. Алмаатинцы долгое время считали, что именно о Зенкове написана поэма Леонида Мартынова «Рассказ о русском инженере». Мартынов в «Воздушных фрегатах» пояснил, что герой поэмы его прадед, военный инженер Григорий Збарский. Но к «Воздушным фрегатам» мы еще вернемся.

Павел Матвеевич Зенков был человеком широчайших интересов и неуемной энергии. Он строил дома и церкви, разработал проект канала, соединяющего Аральское море с Каспийским, пытался организовать в Семиречье опытное многоотраслевое хозяйство, заложил возле Верного лесной питомник, занимался статистикой, корреспондировал в газеты, выступая то со статьями краеведческого характера, то с острыми критическими заметками. Его помощник есаул Бонифаций Архипович Карпов не только исполнял обязанности чертежника и делопроизводителя, но и публиковался в столичной печати. Одна из его книг, «Мантык — истребитель тигров», переиздавалась в наше время. В воспоминаниях А. Ф. Кони («За последние годы», 1896) встречается имя есаула Карпова, который выступил в литературном приложении к газете «Гражданин» в защиту недавно переселившегося из Китая дунганина, обвиненного несправедливо в убийстве. Поскольку есаул Карпов попутно обвинил во взяточничестве видного верненского чиновника, дело попало в суд, и за автора статьи на этот раз заступился А. Ф. Кони.

Павел Матвеевич Зенков дожил до глубокой старости и скончался в Семипалатинске в годы первой мировой войны. Из зданий, построенных им в Семипалатинской области, уцелела до наших дней, правда в сильно измененном виде, каменная церковь в Аягузе. Дату ее строительства можно уточнить по «Путешествию в Тянь-Шань». Проезжая Аягузом в 1856 году, Петр Петрович Семенов видел там недостроенную кирпичную церковь. А у Абрамова в статье «Река Аягуз с ее окрестностями» приводится статистика по Аягузу за 1860 год: «…церковь каменная — 1».

Прежде чем получить подряд на строительство церкви, Зенков, конечно, должен был себя зарекомендовать в Семипалатинске, то есть поставить там не один дом.

Этот «вольный архитектор» занимался и поисками грунтовых вод неподалеку от города, на правом берегу Иртыша, в сосновом бору, где любил гулять Достоевский. Семипалатинский бор принадлежит к так называемым ленточным борам, пересекающим голую степь от Алтая до Семипалатинска; они воспринимаются человеком как чудо, которого нельзя было ожидать в этих местах.

Теперь о Цурикове, уже упомянутом там, где говорилось о Демчинском. Достоевский отвечал Валиханову, рекомендовавшему своего друга Цурикова как добрейшего человека («Вы его должны полюбить, и чем больше будете видеть, тем более»).

Александр Николаевич Цуриков получил назначение на ту же должность стряпчего казенных и уголовных дел (областного прокурора), которую занимал Врангель. Он, как уже говорилось, в Томске был близок к декабристу Батенькову. По приезде в Семипалатинск он мог рассказывать Достоевскому о только что появившемся в Томске Михаиле Бакунине, герое европейской революции 1848 года, выданном австрийцами царским властям и отсидевшем долгий срок в Шлиссельбурге. Бакунин чрезвычайно интересовал Достоевского еще в молодости, в Петербурге. Впоследствии он относился к Бакунину отрицательно, что и выразил в «Бесах», где Ставрогину приданы отдельные черты Бакунина. В 20-х годах нашего века два известных литературоведа вели спор, можно ли считать Бакунина прототипом Ставрогина. Для нас сейчас не столь важно, чем он завершился. Важна небольшая подробность. В том давнем споре одна сторона утверждала, что Достоевский, будучи в Семипалатинске, интересовался сосланным в те же края Бакуниным, а другая подняла этот довод на смех: Сибирь огромна, где уж тут знать друг о друге! Но вот, выходит, Достоевский мог знать — через Цурикова, тесно связанного с Томском, — что Бакунин недурно устроился, купил библиотеку Батенькова, просителей принимает, заделался своего рода высшей инстанцией. Что же это происходит? Достоевский в Семипалатинске тянет военную лямку, пишет оды, пишет слезницы севастопольскому герою Тотлебену — и не видно избавления. А Бакунин в Томске барствует. Почему? Что это за новое поколение революционеров?