Тражук отпросился у учителя и отправился на базар.

Солнце пригревало по-весеннему. Снег пожелтел, стал рыхлым и липким. С железных крыш свисали ледяные сосульки. Звенела капель.

На базар Тражук летел как на крыльях, а домой возвращался понурившись. Что же случилось? Да ничего особенного. Просто односельчане, что попались ему, одним видом своим напомнили: на свете существует семьдесят семь преград на пути к счастью бедняка.

Первым встретился с ним Хаяр Магр, но не пожелал заметить. Потом Тражук издали увидел Мурзабая, но говорить с ним не хотелось…

Уклонившись от встречи с Мурзабаем, Тражук увидел Саньку — сына лавочника Смолякова. Санька был всего на год старше Тражука — ему уже стукнуло семнадцать. Он восседал на козлах казанских саней Мурзабая и болтал ногами в лакированных сапогах с галошами.

«Зимой в сапогах щеголяет! Приехал с Мурзабаем в его санях… Вот он, жених для Уксинэ! Лакированные сапоги — пара красно-желтым башмакам со шнурками». Тражук взглянул на свои лапти, в которых ходил и зимой и летом, и зашагал к школе, избежав и этой встречи. На крыльце школы сидела женщина. Дешевая хлопчатобумажная шаль почти скрывала ее лицо.

«К кому-то из ребят мать приехала», — решил Тражук, проходя мимо. Но тут его как громом поразили обращенные к нему слова.

— Здравствуй, Тражук мучи! Загордился, видать, своих не признаешь.

Что за наваждение! Только Уксинэ называет его так: «Тражук мучи». Но это не ее голос. Тражук произнес разочарованно:

— Здравствуй, Кидери! Как ты попала сюда? Кого поджидаешь?

— Ты что, не парень или я не девушка?! — Кидери прыснула. — Тебя жду-поджидаю, к тебе пришла на свидание, Тражук мучи.

Ох уж эта Кидери! Не девушкой ей бы уродиться, а парнем. Никогда не понять — шутит она иль говорит серьезно. Просто удивительно, что Уксинэ с ней дружит. Дружит… Только Уксинэ называет его «Тражук мучи»! Видно, рассказала подруге. Ну, а если так — почему не попросить Кидери передать письмо?

— Вот чудо! — сказал он, взяв себя в руки. — Тебя-то я и искал. А ты сама пришла…

— Не ври, дед Тражук, — оборвала его Кидери. — Ты меня и во сне не видел. Догадываюсь, кто тебе снится. Ишь как обрадовался… «Тражук мучи». Скажи спасибо, что я с глазу на глаз назвала тебя так. Не хочу, чтоб к тебе прилипла кличка — «Дед». Хотя стоило бы. Дед ты и есть! Ну ладно, не сердись! Женихом не хочешь быть, так будь старшим братом. Я буду называть тебя «Тражук пичче». Ты ведь и вправду старше меня на полгода.

Тражук растерянно слушал, а девушка вдруг заговорила печально:

— По делу пришла к тебе, Тражук пичче. И Уксинэ не обмолвилась, что собираюсь в Кузьминовку. Дядя Мурзабай меня с саней заметил. С Санькой они ехали. Стали расспрашивать, куда да зачем. Я сказала — за покупками… Вот так, Тражук пичче.

«Выходит, Кидери грустить умеет. А я ее шальной считал — вот как ошибаешься, когда не знаешь человека».

— Что случилось, Кидери? — спросил Тражук участливо.

Девушка сверкнула черными, как смородина, глазами:

— Нет уж, Тражук пичче, — беспечно защебетала она, — не для беседы на школьном крылечке я сюда заявилась. Пусть снится тебе хоть царевна, но на сегодня я — твоя гостья. Веди меня к себе, чаем угости.

…Вовремя успели свернуть в проулок: на дороге мелькнули казанские сани Мурзабая.

Глядя прямо в глаза Тражуку, Кидери тихонько пропела:

— Не зарься, бедняк, на дочь богача. У нее есть жених познатнее тебя.

— Помолчи… не смейся над хозяином, раз выбралась к нему в гости, — рассердился Тражук.

— Ладно, ладно, Тражук пичче, больше не буду, — заворковала девушка. — Скажи своим дома, что я — твоя сестра.

— Они знают, что у меня сестры нет…

— А ты сообразить не можешь. Нет родной сестры, есть двоюродная.

Тетя Феня и дядя Степа приняли гостью Тражука радушно. Кидери только одну зиму ходила в русскую школу — речь хозяев она понимала, но отвечала по-чувашски. Тражук переводил. Когда вышли из-за стола, Кидери перекрестилась и сказала по-русски:

— Спасибо, дядя Степа, спасибо, тетя Феня.

Хозяйка умилилась.

— Чай, заночует твоя сестренка? — спросила она ласково.

Вопрос застал парня врасплох. Об этом не было речи. До вечера еще далеко. Зачем Кидери ночевать в Кузьминовке? Но озорница быстро нашлась.

— Скажи, что здесь заночует твоя сестренка, — сказала она по-чувашски. — Я с делом пришла к тебе. А мы еще о серьезном и не говорили. Ну, отвечай же доброй майре[7], мол, Катя любит спать на печке.

Тражук перевел.

— Не на печку, на свою постель уложу дорогую гостью, — еще больше повеселела тетя Феня.

Кидери, состроив капризно-уморительную гримасу, произнесла по-русски довольно чисто:

— Хочу на печку, тетя Феня, — и рассмешила этим даже хозяина.

— Вечером на улицу своди сестру, — посоветовала добрая хозяйка, — познакомь с русскими париями. Эх, кабы жив был наш сыночек Трошенька, сосватали бы твою сестру Катюшу. Крепко она мне полюбилась… С тобой бы породнились.

Кидери наконец заговорила с Тражуком серьезно, и он слушал ее внимательно:

— …вдовые солдатки слепнут от слез. Вот и от нашего отца перестали приходить письма, у мамы не просыхают глаза. А мне некогда лить слезы. Сам знаешь, две сестренки и братишка на моих руках.

Сердце Тражука сжималось от боли. Девушка заметила волнение Тражука.

— Люди советуют послать письмо о розыске отца, — перешла она наконец к делу, — А кто мне напишет такое письмо? Вот я и вспомнила о тебе.

Тражук письмо написал, а вот о своем деле заговорить не решался.

На улицу собирался неохотно. Кидери торопила его:

— Одевайся скорее, Тражук пичче. Будь на один вечер моим парнем!

— А ты скажи это по-русски, пусть хозяева поймут, какая ты мне сестренка, — огрызнулся Тражук.

Выйдя на улицу, постояли у двора. Помолчали.

— Ходишь в гости к русским девушкам? — спросила Кидери. — Познакомь и меня с русским парнем.

Нет, не умел Тражук поддерживать легкомысленную пустую беседу.

— Сроду я не выходил вечером на улицу. Не знаю, где тут собираются парни и девушки.

Кидери засмеялась. Что он сказал смешного? Об этом и спросил.

— Над тем и смеюсь, что не умеешь говорить смешное, — пуще хохотала Кидери. — Над тобой смеюсь. — И вдруг притихла. Взяла под руку. — Не обижайся, Тражук пичче. Над собой я смеюсь. Не надо мне русских парней.

Они медленно шли вдоль огородных прясел, в сторону чистого снежного поля. Под ногами певуче скрипел скованный вечерним морозом снег. Под холодным светом полной луны на придорожных чистых полосках снега вспыхивали серебристые звездочки.

— Куда же мы идем? — спохватился Тражук. — Видишь, проулок кончился. Дальше, налево — гумна, а направо — кирпичные ямы, туда снега намело — утонуть можно!

— Туда и веду. Хочу утопить тебя в снегу. — Девушка высвободила руку. — Всмотрись, Тражук, в диск луны. Что там видишь?

Парень посмотрел на луну и, решив, что Кидери подшучивает над ним, отшутился:

— Вижу круглый масленый блин!

Девушка вдруг рассердилась:

— Разуй глаза! Вон там, на золотой луне, дева с коромыслом! Она глядит на нас, Тражук, видит нас, — добавила она уже грустно.

— И придумает же… Какая-то дева! Ничего я не вижу, кроме темных пятен.

Кидери пересказала непосвященному Тражуку печальную историю, что слышала от Шатра Микки о девушке с коромыслом. Последние слова Кидери о покровительстве девы с коромыслом влюбленным поразили Тражука. Теперь он всматривался в лунный диск. Мысленно попросил у луны покровительства и помощи и робко заговорил:

— Ты давно догадалась, Кидери. Но она ни о чем не догадывается. Сам я заговорить не осмелюсь. Вот написал. Письмо ей. Передашь?

Он не назвал имени любимой. Кидери молчала. Тражук в смущении топтался перед ней.

— Не догадывается, говоришь? — каким-то странным приглушенным голосом переспросила Кидери. — Ни о ком пока не думает? Ладно, Тражук, ладно, письмо я передам, но… — тут девушка громко засмеялась. — Догоняй! — крикнула она вдруг. — Поймаешь — возьму письмо, а не догонишь — пеняй на себя.