— А не обманешь, Тимрук пичче?

— Советская власть никогда не обманывает!

Семен перед началом спектакля произнес речь: он объяснил, что такое новый календарь, новый стиль. Все были довольны, что Новый год пришел раньше обычного.

Когда Семен нырнул за полог, вышел Замана-Тимрук.

Анук наказала ему «говорить не меньше получаса, чтобы артисты успели приклеить бороды, покрасить лица».

— Я дам знать, как настанет время, — предупредила она его.

— Товарищи! Советская власть и в Чулзирме, и во всей Самарской губернии, и по всей Российской земле укрепилась навсегда, — начал Тимрук.

Он говорил о положении на фронтах, о необходимости собирать и отправлять теплую одежду для фронта. Народ, раньше боявшийся слово сказать перед председателем, сейчас зашумел:

— Ладно, Тимрук пичче, об этом ты с нами часто беседуешь. Теперь ты расскажи нам, как выследил и поймал Фальшива. Суд над ним был или нет?

— Сразу бы расстрелять такого злодея!

— Говорят, что он убил Сибада-Михали.

— Он Шатра Микки сбил, сбросил под обрыв. Верно или нет?

Публика заставила Тнмрука заговорить и о событиях в Чулзирме.

— Шатра Миккн, говорите? Кто это — Шатра Микки? — загорелся Тимрук, как настоящий оратор, — Не знаю! Не видел, не слышал! Есть у нас Никифор Иванович Романов, герой! Прежде он занимал вас своими сказками. Превращая сказку в жизнь, дважды добровольно уходил на фронт. А здесь, в селе? Борясь с врагом, три раза встречался с глазу на глаз со смертью. А помните, как его до крови избили каратели? Он и тогда не переставал славить Советы… Вы по старой привычке зовете его Шатра Микки, но все-таки теперь он для нас не Шатра-рябой Микки, а Хитре-красивый Микки. Каждому надо стараться быть похожим на него… Если хотите знать о Фальшине, то время Фальшиных кончилось. Чтобы судить Фальшина по всем законам, ждут только выздоровления Никифора Иваныча…

— А за что посадили Хаяр Магара? Он что, тоже убил человека?

— Я же сказал, время Фальшиных кончилось, они получат по заслугам. Фальшины, хаяры-узалы[46] на одну колодку скроены. Одной веревкой перевязаны, на одной бумаге записаны их имена…

Разгоряченного Тимрука Анук уже несколько раз дергала за полу, просунув руку из-за занавеса. Тот ничего не чувствовал. Сразу и не заметил, как открыли занавес, и лишь когда засмеялся и захлопал в ладоши народ, соскочил со сцены.

Тимрук не стал дожидаться конца спектакля, решил пойти поздравить своего нового друга с Новым годом.

Микки вроде бы выздоравливал, сегодня он не бредил, разговаривал спокойно и разумно. Тимрук не торопил его и не переспрашивал.

Вечером, перед тем как пойти в школу, не надеясь на Пазюк, Тимрук велел своей жене Мархве посидеть возле больного.

— Если кто придет, говорить с Микки не разрешай, пусть окрепнет, — распорядился он.

Ятросов приехал в Чулзирму еще до возвращения Тимрука с «охоты на волка». Он страшно ругался, что больного положили в глиняной избушке с земляным полом. Из углов дуло, печь разгоралась медленно. По просьбе Ятросова Микки перенесли в дом Анук, к Арланову, и уложили на кровать в передней избе.

В Чулзирме Ятросов пожил неделю.

Было совершенно ясно: чем-то тяжелым стукнули Микки по затылку, сочли его умершим и бросили. Свежий воздух сделал свое — к Микки вернулось сознание.

Несколько часов пролежал бедняга на промерзшей земле, в снегу и простудил легкие.

— Если выдержит сердце, поправится, — сказал Ятросов перед отъездом, оставил лекарства и велел при первой необходимости съездить за ним в Вязовку вновь.

Ятросов, каким бы отличным народным лекарем ни был, не мог сам писать медицинское заключение. Вызывали для Микки врача из Ключевки.

Ученый доктор во всем согласился с Ятросовым.

«Замана! — думал Тимрук, торопливо шагая из школы к Микки. — Чахрун-Мишши — мне близкий родственник. Но если бы кто-нибудь стукнул его по затылку, я так бы не беспокоился. Микки вроде чужой человек, и все же дороже родственника. Люди, у которых в жизни одна дорога, оказываются ближе, чем родня. Не зря называем друг друга «юлдаш»[47]. Говорят, это любимое слово Ленина. Для него и Шатра Микки и Замана-Тимрук — юлдаши».

…Войдя в дом, Тимрук застыл от удивления: дверь в переднюю комнату распахнута, дом полон ребятишек. На вошедшего никто и не оглянулся, все сидели тихо, разинув рты. Слышен был лишь голос взрослого.

Оказалось, Микки, свесив ноги с постели, рассказывал сказку.

Тимрук не хотел, чтобы Микки его увидел, присел в прихожей рядом с Пазюк, осмотрелся: Мархвы не было. Подняв кулак, Тимрук погрозил Пазюк.

Жена Микки, стараясь оправдаться перед Тимруком, прошептала ему на ухо:

— И вдвоем не могли с ним совладать. Узнав, что наступил Новый год, Микки захотел увидеть сына, потом послал Васюка по соседям собрать ребятишек, обещал сказки рассказывать. Мархва так и знала, что ты придешь, боялась — рассердишься, и оставила меня здесь.

Тимрук отмахнулся и сам вместе с ребятами начал слушать сказку.

«3ря тревожусь, — подумал он. — Микки уже лучше. Начал выздоравливать, а то никого бы не хотел видеть».

Вскоре слова сказки заставили Тимрука забыть обо всем — он вслушивался в мощный голос сказочника и только огорчался, что ему не удалось попасть к началу.

То, что услышал, запало в сердце на всю жизнь.

— …Нет, не утонул Чапай-батыр в Урал-реке, — торжественно и плавно продолжал Микки. — Свинцовым градом падали пули вокруг героя. А Чапай все плыл да плыл к тому берегу. Справа от командира — рабочий сын, слева — крестьянский сын. С двух сторон — один правой рукой, другой — левой — прикрывали они голову любимого начдива. Так они добрались до середины реки, и тут пуля пробила руку рабочего сына, другая — ранила руку крестьянского сына. Тогда они поменялись местами, и каждый здоровой рукой снова защищал батыра. Оставалось до берега половина от половины, и в это время одна пуля убила рабочего сына, другая — угодила в крестьянского сына. И остался Чапай один под смертоносным свинцовым дождем. И решил тогда Чапай-батыр перехитрить злого врага, нырнул поглубже и исчез под водой — будто утонул.

Это видел сам казарский генерал и стал тут похваляться: я-де победил и погубил Чапая, утопил его в Урал-реке.

Не утонул Чапай. Под водой добрался до береговых камышей и скрывался в воде до вечера — дышал через камышину. Вечером Чапай-батыр выбрался из воды и зашагал к лесу, а потом побежал, чтоб согреться. От его бега поднялся ветер я просушил его мокрую одежду.

Всю ночь пробирался Чапай лесом — все на восток и на восток. С рассветом он вышел из леса во чисто поле. И тогда встретился ему столетний киргиз, дед Аксакал.

— Саламалик, Чапай-батыр, прославленный красный командир! — заговорил дед Аксакал, низко кланяясь герою. — Спасибо тебе за геройские дела, за то, что по совету Ленина ты объединил мой народ и русский народ и повел на борьбу с врагами трудового люда. Притомился ты, видать, пробираясь темным лесом. Присядь, Чапай-батыр, на киргизской земле, — отдохни. Выпей кумысу, наберись сил.

— Ах, хорошо! Я теперь стал еще сильней, — сказал Чапай, напившись кумысу. — Да вот жаль, нет у меня с собой серебряной сабли…

— Свое слово потом скажешь, Чапай-батыр, а сейчас выслушай мое, — молвил ему дед Аксакал. — Один злой человек видел, как ты выбрался из воды, и донес казарскому генералу. И этот злой враг послал за тобой в погоню тысячу и одного всадника.

Дед Аксакал припал ухом к земле.

— Вот они недалеко, злые дошманы, — сказал дед Аксакал, поднявшись с земли. — Вот-вот покажутся из леса. Быстро бегают казарские кони, но никогда не догнать им ветрокрылого киргизского аргамака. Будет он твоим, этот ветрокрылый аргамак, но за это ты должен жить, не показываясь людям. Куда тебя унесет аргамак, там останешься. А если придет для Красной Армии лихой час, сядешь на аргамака и будешь крушить и преследовать вражеские полки. И не только нынче-завтра, а всегда, пока не искоренятся враги Советской власти и трудового народа. Согласен ли ты спастись такой ценой, Чапай-батыр? Кликнуть, что ли, ветрокрылого аргамака?