Один из моментов, наиболее впечатливших слушателей в Fondation Maeght — это спонтанный пассаж шести флейт, шесть флейт, играющих в гармонии. Можно было бы сказать, импровизирующих в гармонии. Это наводит меня на мысль сделать что-нибудь ещё подобное, но совершенно другое. Мне кажется, совершенно другой должна быть музыкальная идея. Мне кажется, тут дело в новом способе применения флейт. Пьеса одновременно очень мелодична и гармонична, и в то же время очень далека — как будто музыка слышится с некого расстояния, через какой-то туман. Впечатление очень «нездешнее».
Любопытно, что флейты никогда не играли этот пассаж вместе с пианино, но из-за особенной акустики в зале я понял, что мне самому абсолютно необходимо играть вместе с ними, потому что флейтам будет мешать эхо, которое, к счастью, будет совершенно не слышно публике. Так что поверх всего этого вступили трубы и сыграли что-то вроде спонтанного риффа — дело в том, что из-за этого лёгкого эха они не могли понять ритм.
Едва они вернулись в Филадельфию, как некая свободная конфедерация европейских промоутеров предложила им вернуться обратно: в это объединение входили Виктор Шонфилд и Music Now, некоммерческая английская продюсерская компания, немец Иоахим Берендт и француз Клод Делкло, при содействии немецкой радиостанции SWF и авиакомпании Sabena. План состоял в организации гастролей по трём странам и записи в Лондоне для компании Black Lion и в Германии для SABA/MPS. Делались даже попытки устроить им выступления в Африке.
На этот раз Сан Ра взял с собой 20 человек, кроме того, нашёл в Париже двух африканских танцоров — Мат Самба и Роже Араламона Хазуме (этот был ещё и фокусником), и, в эпоху, когда эффектные постановки ещё не стали нормой, упаковал в багаж целую гору аппаратуры, световых устройств, фильмов, слайдов и костюмов. Только у одного Сонни были: Мини-Муг, орган Farfisa, Роксихорд, Hohner Clavinet, Hohner Electra и Spacemaster. Для этих гастролей он взял в группу Элое Омоу (Лероя Тейлора), бас-кларнетиста, любившего классические бибоп-мелодии, и бывшего участника одной из крутейших банд на Южной Стороне Чикаго. Он был для Сонни «чикагским гангстером», и одновременно очень «интуитивной личностью», как и он сам. Он любил проверять способности Элое, спрашивая его — кто следующий к нам придёт, или кто там стучится за дверью. И в большинстве случаев Элое оказывался прав. Публика иногда путала двоих саксофонистов — Дэнни Дэвиса и Маршалла Аллена, и была убеждена, что Элое и Джеймс Джаксон — братья. Теперь в группе формировались два «слоя» музыкантов — старая компания признанных профессионалов и люди, принадлежащие к более молодому и агрессивному поколению, возникшему уже после борьбы за гражданские права. У каждого слоя были свои ожидания и свои сценические образы.
Перед гастролями Сонни неистово «натаскивал» группу — он читал им лекции о том, что они будут делать в Европе и чего следует ожидать, а последняя репетиция закончилась за три часа до отъезда в аэропорт. Приехав в Париж, они сразу отправились в гостиницу, где Сонни начал инспектировать номера — он подбирал номера для музыкантов, взвешивая их цветовой потенциал, и при необходимости даже меняя цвет комнаты, вешая на стены куски синей, жёлтой и красной ткани. Эти комнаты использовались как следует — для встреч с прессой, собраний, приёма пищи, а иногда — для тихих репетиций по 10–12 часов кряду.
9 октября 1970 г. группа открыла гастроли в Theatre des Amandiers в Нантерре; после концерта джазовым рецензентам тоже пришлось спросить себя: «Что это?» Может быть, классическая пантомима с постановочными битвами, парадами и королями? Или абсурдный балаган Панча и Джуди? Но джаз…?
После остановки в Лионе 12-го числа они вернулись в Париж, где им предстояло сыграть в театре, построенном на месте бывшего цирка в старом районе Les Halles; концерт был назначен на пятницу, 13-е — жутко холодный день, в полнолуние. Но за два дня до него в Париже сгорел танцевальный клуб, заполненный сверх всякой меры и не имевший достаточного количества запасных выходов; погибло много людей, и полиция в последнюю минуту объявила, что на концерт Сан Ра будет допущено лишь около половины из четырёх тысяч людей, купивших билеты. Толпа начала собираться перед театром задолго до начала, а когда пришло время начинать представление, двери не открылись. Прошёл час; люди начали мёрзнуть. Когда же двери отворились и стало ясно, что допущены будут лишь некоторые, злые и разочарованные обладатели билетов отказались уходить. Ситуация имела все признаки беспорядков на премьере Весны священной Стравинского в 1913 г. В умах французской молодёжи был ещё свеж дух переворотов мая 1968-го — и чтобы она его не забыла, к театру своевременно прибыла полиция, и не только полиция, но и marechaussee, элитные полицейские части, а также и другие подразделения — многие члены которых были высокими мощными сенегальцами. Всё это войско прибыло в снаряжении для подавления беспорядков и заняло позицию между театром и толпой. Прошло ещё примерно полчаса в бездействии, но когда в толпе начали крепнуть возгласы «Свободу Сан Ра», полиция стала оттеснять толпу при помощи дубинок…
Тем временем в театре представление уже было готово начаться — и тут толпа начала взывать к Аркестру, убеждая их в том, что нехорошо играть, когда их братья и сёстры стоят на баррикадах. Сан Ра оценил ситуацию, схватил знак Солнца и, держа его над головой, направился к выходу. Аркестр и публика последовали за ним.
Они вышли из театра, распространяя вокруг себя тепло и размахивая лозунгами — Сан Ра, Солнечный Аркестр и избранные зрители — прошли сквозь полицейскую фалангу и вышли на улицу. Толпа следовала за ними в марше вокруг театра. Когда процессия вернулась к главному входу, Сан Ра прошёл сквозь расстроенные ряды полиции обратно в театр, на этот раз в сопровождении четырёх тысяч обитателей Les Halles (плюс полицейские и приставшие к ним); полицейские чиновники отдали ему салют, и Аркестр снова взошёл на сцену.
Внутри театра было почти так же холодно, как и снаружи. Теперь в зале было слишком много народа, звуковая система работала плохо, освещение — не лучше, проекционная установка действовала кое-как, да ещё в проходах ходила полиция, как будто она была некой частью космо-драмы. Но когда танцовщица Айфе Тайо прошла через сцену с высоко поднятым сияющим шаром, Хазуме, одетый в боевую кольчугу, начал бить в африканский барабан, а Мат Самба в одной набедренной повязке прыгнул в воздух, публика была у них в кармане. Разочарованы оказались только один-два критика: «наивное барокко», «триумф мишуры и позолоченного картона», — ворчали они.
Дэмон Чойс так сказал об одной из последующих поездок во Францию:
В Париже Аркестр считали группой анфан-терриблей. А мы считали себя дисциплинированными джентльменами! Правда, у нас было странное взаимоотношение между дисциплиной на репетициях и детским праздником на сцене. На сцене мы гуляли вместе, шутили и смеялись. Мы были семьёй.
Сыграть на Фестивале Новой Музыки в Донауэшингене само по себе было бы триумфом — ведь это был центр немецкой экспериментальной и авангардной музыки, место, где впервые был явлен миру Карлхайнц Штокхаузен. Однако Иоахим Берендт нашёл способ протащить туда джаз, и 17 октября Аркестр впервые выступил в Германии. Поняв важность момента, Сан Ра выпустил на публику одно из самых своих прогрессивных произведений: "Black Forest Myth", пьесу, состоявшую из криков животных, воя ветра и столь громового органа, что казалось, что Сан Ра вообще никогда не нуждался в синтезаторе. Публика приняла группу хорошо, но немецкие критики не обратили на неё особого внимания, и Аркестр отправился в Барселону, а потом в амстердамский зал Paradiso. Вернувшись в Париж, группа осталась там без работы и едва сводила концы с концами.
7 ноября на берлинских Днях Джаза в Kongresshalle публика оказалась не готовой к тому, что ей пришлось увидеть. Аркестр открывал выступление первого европейского фри-джазового биг-бэнда, Globe Unity Orchestra под руководством немецкого пианиста Александра фон Шлиппенбаха. У Globe Unity была репутация тяжеловесно-серьёзного представителя нового джаза, меньше обязанного американской музыкальной традиции, чем европейские джазовые составы прошлого. Публика была не уверена в том, что то, что исполнял на их глазах Аркестр — не пародия. Уже проповеднические декламации в стиле «вопрос-ответ» производили тревожное впечатление, но последним ударом стал момент, когда Сан Ра взглянул в телескоп, направленный на крышу зала, и объявил, что может видеть свой родной Сатурн. Когда кое-кто из публики начал шикать, Сонни привёл этих смельчаков в оцепенение, заявив, что производимый ими шум — это звуки «недочеловеков» (слово, которое использовали нацисты для описания евреев): «Я не вижу в этом зале недочеловеков, но я слышу их.» Потом он повернулся к группе «с огнём в глазах и дал сигнал к убойному космическому аккорду», — говорил Джаксон. «И ударил тем же аккордом на органе. Ба-бам!» Потом он призвал Пэта Патрика, и по театру начали эхом разноситься баритонные вопли, с каждым припевом становившиеся всё безумнее (самая суть того, что нью-йоркские музыканты называли «энергетической музыкой»), пока публика не смирилась (если не была совершенно раздавлена).
