В конце жизни, когда он даже внешне старался походить на своего кумира (наряду с Джоном Фанте) Луи-Фердинана Селина, Буковски заявил: «Если что и побуждает меня писать, то это две вещи. Первая — отвращение. Вторая — радость». Мне кажется, что оба этих двигателя до сих пор остаются в рабочем состоянии и вполне способны успешно функционировать на протяжении еще нескольких столетий, даже если в своем хлестком заявлении Буковски забыл упомянуть о других источниках вдохновения: страхе одиночества, уверенности в неизбежности смерти, печальной природе секса, абсурде вселенной, невозможности любви, лживости алкоголя, пользе безумия, нежности разрушения, конных скачках и реальности реальности.

Все книги Чарльза Буковски автобиографичны, поскольку он говорил только о том, что хорошо знал. В них рассказывается о величественной и пустой жизни его двойника Хэнка Чинаски. От его лучшего романа «Женщины» до «Хлеба с ветчиной» — а в промежутке еще были «Почтовое отделение» (вот где ему пригодился опыт работы на сортировке почты), «Голливуд» (живописный рассказ об экранизации Барбетом Шрёдером романа «Пьянь»), рассказы «Принеси мне свою любовь», «Прелесть семидесятилетия» и многие из «Историй обыкновенного безумия», — мы следим за перипетиями жизни одного и того же рассказчика, утопающего в материализме современной Америки, иными словами, в мире после конца Истории. В опубликованном посмертно дневнике «Капитан ушел обедать, и матросы захватили корабль», в 1999 году переведенном на французский язык Жераром Геганом, Буковски, стреляный воробей, пишет: «Капитан пережил коммунизм. Теперь ему не остается ничего другого, кроме как сожрать самого себя». О том, что нынче творится в мире, лучше не скажешь.

Не знаю, стоит ли судить о том или ином произведении по степени его влияния на окружающий мир. На мой взгляд, в «Женщинах» гораздо важнее эмоциональный настрой, та любовная дрожь, что прорывается, несмотря на льющийся рекой «Джек Дэниэлс». «Женщины» — это «Сексус» 1970-х. Хэнк Чинаски (Цукерман Буковского) чередует секс и ненависть, секс и спиртное, секс и жизнь. Шут, ни к кому не испытывающий почтения, мачо, прямо-таки помешанный на женщинах: Лидия, Мерседес, Ди-Ди, Джоанна, Кэтрин из Техаса… Эта книга — изысканное объяснение в любви. Все остальное вторично. Все остальное — вот оно:

«— Я хочу тебя трахнуть. Из-за твоего лица.

— А что в нем особенного, в моем лице?

— Оно великолепно. Я хочу сломать его своим хреном.

— Как бы не вышло наоборот».

Сотни постельных диалогов, исступленных совокуплений и оголтелых приставаний. Мы ни на минуту не должны забывать, зачем мы читаем. Чтобы жить. Вероятнее всего, я никогда не написал бы ни строчки, если бы на свете не существовало Чарльза Буковски. Большинство сегодняшних молодых авторов бесстыдно подражают ему, но это не так уж страшно, хотя некоторые из них убеждены, что копируют Филиппа Джиана или Брета Истона Эллиса, — просто потому, что незнакомы с оригинальными текстами. «Неужели все эти волосы твои? — спросил я… Она держала в руке апельсин и подбрасывала его в воздух. Апельсин крутился в лучах утреннего солнца».

Буковски открыл стилистику, с которой вам предстоит иметь дело на протяжении ближайших ста лет, — отсутствие всякой морали, резкое, хотя отнюдь не сухое письмо, последовательность мелких событий, погружающих вас в состояние трагического ликования. «Я не верил ни в какого бога. Я любил трахаться. Природа меня не интересовала. Я никогда не голосовал. Мне нравились войны. Межзвездное пространство внушало мне скуку. Бейсбол внушал мне скуку. Зоопарки внушали мне скуку». Новизна «Женщин» — в использовании приема контраста. Чарльз Буковски может в одном и том же абзаце сделать провокационное до грубости заявление и пылкое признание в любви; описания дебошей и драк нередко предвосхищают у него приступы сентиментальной поэтичности. Буковски — романтический панк, он творит лиризм из всякой пакости. Бодлер называл этот процесс добыванием золота из грязи. Его проза хватает вас за горло, ДАЖЕ КОГДА ОН НЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ. Он сумел распознать красоту, скрытую за ужасающим положением современного человека. Высокое качество его прозы объясняется в первую очередь его поэтическим опытом. Он не прибегает к воображению, но рассматривает повседневную жизнь в микроскоп. Он плачет, обнаружив под кроватью скомканные чулки. Он рассказывает истории про мужиков, которые расхаживают в трусах по обыкновенному дому, включают телевизор, наливают себе рюмку спиртного, принимают ванну, собачатся с женой, кормят кошку и не пускают себе пулю в лоб. Он рассказывает историю всех тех, кто уже ничего не ждет, но продолжает жить.

//- Биография Чарльза Буковски — //

«И шрамы были, и нос алкаша, и обезьянья пасть, и сощуренные до щелочек глаза — и тупая довольная ухмылка тоже была на месте, ухмылка счастливца, смешного, ощутившего свою удачу и еще не понявшего, за что». Таков приведенный в «Женщинах» автопортрет писателя средних лет, скончавшегося в Сан-Педро, штат Калифорния, в 1994 году. В прошлом Чарльз Буковски был немецким мальчиком. Он родился в Андернахе в 1920-м и в трехлетнем возрасте уехал с родителями в США. Первый его текст, в 1969 году опубликованный поэтом-битником Лоуренсом Ферлингетти в Сан-Франциско, озаглавлен «Записки старого кобеля» («Notes of a Dirty Old Man»). За ним последовали «Почтовое отделение» («Post Office», 1971), «Истории обыкновенного безумия» («Tales of Ordinary Madness», 1976), «Женщины» («Women»; 1978), «Принеси мне свою любовь» («Bring Me Your Love», 1983) и «Голливуд» (1989). На его могиле начертана эпитафия: «DON’T TRY» [94 —  Не пытайся (англ.).]. Многие не послушались.

Меня давно мучил вопрос: как Жан-Жак Шуль писал «Розовую пыльцу». Мы с ним регулярно встречались в кафе «Варен» или у него дома, так как жили по соседству, в Седьмом округе, но я так никогда и не осмелился спросить, как он это делал: быстро, или медленно, или под мухой, или в поездке, или потом и кровью на протяжении десяти лет. Потом настал день, когда я решил поверить ему на слово, вспомнив его предисловие к «Розовой пыльце»: «Хотелось бы мне когда-нибудь достичь тусклой и плоской отстраненности, характерной для каталогов Французской оружейно-мотоциклетной мануфактуры в Сент-Этьене, коммерческой фирмы по продаже инструментов, учебника по общей остеологии господ Мюллера, Аллгевера и Вилленегера или витрины магазина ритуальных принадлежностей Борниоля (у них очень красивые трафареты). Но пока мне до этого далеко, я переписываю рулоны телексов с результатами скачек, „France-Soir“ (все выпуски), слова известных английских песен, диалоги из знаменитых старых фильмов, фармацевтические проспекты, модную рекламу — обрывки текстов, в которые время вписывается украдкой и куда успешнее, чем в любые книги. Все остальное, к сожалению, мое… наверное».

«Розовая пыльца» — один из самых странных текстов, написанных в ХХ веке. Он оказал подспудное влияние на огромное число писателей и почти определил поколение, которое можно назвать «предпанковским». Конечно, изначально «Розовая пыльца» — это вид пудры фирмы «Герлен», но вместе с тем это и поп-культурный и снобский коллаж, в 1972 году опубликованный издательством «Gallimard» в поэтической серии «Путь». Жан-Жак Шуль, друг режиссеров Эсташа и Фасcбиндера, представил в нем свой андеграундный пантеон, от танцующей твист Зузу до денди Франкенштейна. Сборник получился одновременно герметичным и роскошным, гламурным и экспериментальным. Читателю вовсе не обязательно все понимать; поэзия ведь может производить и такое впечатление, заставляя почувствовать себя кем-то вроде соглядатая; ты заворожен, ты даже возбужден, хотя сам не способен сказать почему. Этот фиолетовый томик листаешь завороженно и возбужденно, словно ты — деревенский пентюх, которого не пустили в «Кастель», куда у тебя на глазах только что прошли «Rolling Stones» в полном составе, а швейцар по имени Жан-Жак Шуль объявляет тебе: «Прости, самый заменимый из всех живых существ, но эта книга — закрытая вечеринка». В интервью, данном в 2002 году, Шуль, объясняя свой замысел, сказал, вторя Флоберу: «Я хотел создать литературный объект, не основанный ни на чем. Нечто вроде гибрида: Раймон Руссель плюс „France-Soir“». Я сейчас заметил, что в моем «топ-100» довольно много «обрубков». Должно быть, мне нравятся незаконченные произведения, всякие пазлы, все, что не завершено, оборвано на полуслове (псевдодневник Кобейна, «Распродажа» Франка, «Шикарный молодой человек» Пакадиса и многое другое). Странно, что не вспомнился Берроуз… Впрочем, я несправедлив и к тому же ленив, приходится признать эту грустную истину.