«Летние постояльцы» — совершенный роман, его хочется читать, и перечитывать, и пере-перечитывать, и пере-пере-пере-перечитывать, как «Над пропастью во ржи», «Великого Гэтсби» и «Здравствуй, грусть». Простой и тонкий, он построен на зыбком равновесии между умолчанием и лиризмом. «Вода, небо, песок. Помножьте их на день и ночь, и все равно у вас останется всего шесть вещей, на которые стоит смотреть». Не спорю, если читать слишком много пессимистических романов, в конце концов утратишь веру в романтику. Ну и что? Может, как раз таким образом люди и становятся счастливыми? Или просто взрослыми? Что делает эта короткая повесть, эта банальная история о несчастном курортном романе, роскошная, но без претензий на революционность, в списке ста лучших книг века? Я кое-что заметил: все, кому я дарил эту книжку, потом рассыпались передо мной в благодарностях. «Летние постояльцы» — мягкое и теплое чтение, до ужаса спокойная история предательства, лаконичное и соленое воспитание чувств. Тот факт, что я включил роман в свой рейтинг, не имеет никакого отношения к литературоведению. Просто я пользуюсь поводом, чтобы напомнить основную цель литературы, которая заключается в том, чтобы создавать хорошие книги.

//- Биография Чарльза Симмонса — //

Чарльз Симмонс живет в Нью-Йорке. Он родился в 1924 году, следовательно, сейчас ему 87 лет. Казалось бы, можно утверждать, что перед нами настоящий старый американец. Ничего подобного! Потому что только во Франции 87-летние писатели пишут как 87-летние писатели. А Чарльз Симмонс — молодой 20-летний парень, особенность которого состоит в том, что он родился в 1924 году, а в 1964-м получил премию Фолкнера за роман «Яичный порошок» («Powdered Eggs»), сексуальную исповедь, достойную «Портного» или «Сексуса»; во Франции этой книги не добыть — стыд и позор. Кроме того, он на протяжении двух десятилетий сотрудничал с журналом «New York Times Book Review» в качестве литературного критика. А еще у него красивое точеное лицо, о котором он рассказывает в одной из своих книг под названием «Морщины» («Wrinkles»).

Арто Паасилинна — знаменитый писатель, хотя и финн. К несчастью для себя, я до недавнего времени не читал его книг, поэтому, когда мне задавали вопрос: «Вы знаете Паасилинну?» — я всякий раз вынужден был изворачиваться, отвечая что-то вроде: «Я предпочитаю Савицкую» или «Нет, спасибо, я больше не ем на завтрак шведские сухарики». Но теперь все изменится. Отныне я могу смело смотреть в глаза поклонникам гениального финского лесоруба. Отныне я готов даже на большее — постараться убедить вас присоединиться к многочисленной когорте паасилиннофилов. Дело в том, что я прочел «Год зайца».

Эта книга, которая вовсе не нуждается в моем одобрении, чтобы занять свое достойное место в ряду образцов литературной классики, начинается очень сдержанно. Главный герой Ватанен — отнюдь не знаменитый чемпион по ралли, а разочарованный в жизни и склонный к депрессии журналист из Хельсинки. Однажды он едет на машине и сбивает зайца. Тормозит, вылезает из машины и принимается искать жертву ДТП, а не найдя ее поблизости, устремляется в лес. Коллега-фотограф смывается с места преступления, потому что на Ватанена он чихать хотел (как, впрочем, и жена журналиста). Что это? Экологическая басня? Поэзия в стиле необитников? Философская притча? «Год зайца» — это прежде всего гимн свободе. Это «На дороге» в северном варианте. Ватанен — просто парень, которого настолько достала жизнь, что он хватается за первую подвернувшуюся возможность, чтобы слинять из дома.

Стиль Паасилинны по-лапландски сдержан. Он продвигается вперед маленькими подмороженными, едва ли не ленивыми абзацами. Паасилинна смотрит на своего персонажа со страхом зайца перед рагу. Это минималистское письмо: складывается впечатление, будто автору не меньше героя хочется исчезнуть. Опубликованный в Хельсинки в 1975 году, этот забавный роман повествует о внутреннем взлете, возможном в те годы, когда финны еще не изобрели «Нокиа».

Чем больше внимания писатель обращает на частности, тем убедительнее его обобщения. Не так важно, что Ватанен — финский репортер; важно, что он переживает кризис среднего возраста, кризис 40-летнего мужчины, мечтающего все послать к черту. По пути к Северному полюсу с целью спасения зайца он встречается с разными людьми; одни помогают ему, другие вызывают полицию (его даже арестовывают по обвинению в «захвате дикого животного»); многие по разным нелепым причинам (религиозным, коммерческим и просто из суеверия) пытаются убить зайца. Концовка написана в духе Марселя Эме, но до того герой успеет завалить медведя. «Год зайца» мог бы называться «Беспечным зайцем» (по аналогии с «Беспечным ездоком»[81]). Кроме всего прочего, это история из серии «назад к природе», как и появившаяся 20 годами позже «В диких условиях» Джона Кракауэра (1996). Главное различие — в юморе, допустимом в художественном произведении.

//- Биография Арто Паасилинны — //

Арто Паасалинна родился в финской Лапландии в 1942 году и перепробовал множество профессий: работал лесорубом, сельскохозяйственным рабочим, журналистом и писал стихи. В конце концов он остановился на ремесле прозаика, очевидно в надежде придать солидности своему резюме. Перу Паасилинны принадлежит более 20 книг, переведенных на многие языки мира. Среди них «Год зайца» («Jäniksen vuosi»), «Горластый мельник» («Ulvova mylläri»), «Жизнь проходит, Рютконен остается» («Elämä lyhyt, Rytkönen pitkä»), «Сын бога грома» («Ukkosenjumalan poika»; мне очень нравится это название, перекликающееся с сериалом «Кун-фу»), «Лес повешенных лисиц» («Hirtettyjen kettujen metsä»; а это название вызывает в памяти «Ведьму из Блэр»), «Пленники рая» («Paratiisisaaren vangit»; уморительная пародия на «Робинзона Крузо»: герой оказывается на острове в окружении компании сексуально озабоченных шведок), «Нежная отравительница» («Suloinen myrkynkeittäjä») и «Очаровательное самоубийство в кругу друзей» («Hurmaava joukkoitsemurha»). Не знаю, вносили ли имя Арто Паасилинны в списки потенциальных нобелевских лауреатов. Знаю одно: если бы шведы поинтересовались моим мнением, я бы посоветовал им прекратить награждать писателей из каких-то далеких стран, когда у них под боком есть потрясающий экземпляр, живущий в бревенчатой хижине.

Вопреки ложному, хотя и широко распространенному мнению, такие ценности, как секс, наркотики и рок-н-ролл, появились благодаря вовсе не року, а литературе. Доказательством тому служит этот роман, появившийся в промежутке между двумя войнами. Небольшая книжка в белой обложке, написанная неизвестным и давно умершим автором. Но мое внимание привлекло несколько деталей: предисловие написано Эдуаром Баэром, в издательстве работает Ален Вейль (оба этих чудака являются законодателями в области хорошего вкуса), а книга вышла в серии «Неожиданное», то есть в рамках весьма специфического проекта по извлечению на свет всяких до нелепости странных полузабытых опусов (например, очерка Льва Толстого «Для чего люди одурманиваются?»). Поэтому я с любопытством открыл сочинение, озаглавленное «Жизнь Паташона», принадлежащее перу Пьера де Ренье, сына поэта Анри де Ренье и внука другого поэта — Хосе-Марии Эредиа. Если у тебя в предках числятся сразу два поэта, ты рискуешь родиться на свет поэмой, особенно если твоего настоящего отца зовут Пьер Луи (дело в том, что у Пьера де Ренье было разветвленное генеалогическое древо, а его ДНК обладала ярко выраженными литературными характеристиками). Опубликованная в 1930 году в издательстве «Grasset» «Жизнь Паташона» — это не только выраженное средствами разговорного языка описание моего повседневного существования. Это также уморительно смешная картина Парижа безумных лет: в промежутке между двумя катастрофами этот город был самым веселым на планете. Трудно поверить, но это так: в эпоху этнических чисток и наведения морального порядка Париж оставался городом, наделенным ночным зрением, городом, в котором шампанское лилось рекой, не существовало запрета на наркотики, а разгульная жизнь ничего не стоила. Представьте себе на минуту гремучую смесь из сегодняшних Москвы, Амстердама и Бангкока, и вы поймете, о чем идет речь. В годы между двумя войнами американские писатели стремились в Париж не для того, чтобы побывать в Лувре, они бежали от сухого закона и посещали наши бордели. У героя книги прозвище Козленок Фифи, у его подруги — Эмма Паташон (имя Бовари оказалось уже занято). Неисправимый полуночник, герой проводит время в ночных клубах и на скачках, мотаясь между Довилем, Монмартром и Баскским побережьем. Пьет все подряд, накапливает разнообразный опыт (опиум, кокаин, групповой секс), просыпается в семь вечера и ложится спать в семь утра. Кроме того, пишет симпатичные катрены в стиле Туле. В бутоньерке он носит пучок молодой зеленой фасоли. Спит исключительно с доступными женщинами. Смакуя каждую каплю этого праздничного нектара, я вспомнил пару-тройку восхитительных ночей, проведенных в обществе актера Бостеля (Оноре Бостель был фанатичным поклонником Пьера де Ренье), а заодно подумал о нескольких своих любимых книгах — «Сколопендр и планктон» Бориса Виана, «Господин Прежде, или Вечерняя школа» Антуана Блондена, «Тропик Рака» Генри Миллера (все были изданы после 1930 года). На мой взгляд, эти ссылки должны окончательно обратить вас в мою веру; в случае, если этого недостаточно, я привожу следующий прелестный пассаж: «Жизнь — штука настолько короткая и настолько странная, что надо спешить описать ее в самых приятных проявлениях… оставив грядущему математический, рискованный или фатальный труд воспевать память о ней и придавать форму ее праху».