//- Биография Джеймса Солтера — //

Чтобы рассказать свою жизнь, Джеймс Солтер накатал книгу в 439 страниц, а вы хотите, чтобы я изложил вам ее в десяти строках? Да что я вам, Википедия, что ли? Ну да, я могу сообщить, что Джеймс Солтер родился в 1925 году в Нью-Йорке, был летчиком-истребителем, бросил армию и засел писать сценарии и романы; в числе лучших из них — «Спорт и времяпрепровождение» («A Sport and a Pastime»; история его любви к одной француженке) и «Светлые годы» («Light Years», его собственная «Ночь нежна»). Что до прочего, читайте «Сжигая дни» («Burning the Days»). И вы не пожалеете, и Солтер никогда не умрет.

На обложке помещена фотография Неда Рорема в исполнении Анри Картье-Брессона: ни дать ни взять Леклезио. Однако стоит открыть «Парижский дневник», как понимаешь, что здесь нет ни пустынь, ни Нью-Мехико, ни бедных молоденьких эмигранток, ни индейских искателей золота. Физическое сходство не гарантирует литературной близости: будь иначе, я бы веселил вас не хуже знаменитого комика Пьера Пальмада. Нед Рорем — американец, который живет в Париже и ведет дневник, но, в отличие от Хемингуэя, делает это без выпячивания экзотики и без снисходительности. Это Миллер в обличье гея, вернее сказать, Трумен Капоте, задержавшийся в Париже на более долгий срок, или мужская вариация Ширли Голдфарб. Эта книга, написанная великолепным языком, как ни одна другая, впитала в себя дух 1950-х и воссоздала его на своих страницах. Неисправимый пьяница, профессиональный подлиза, безбашенный совратитель, смирившийся гордец, неискренний скромник, подлинный карьерист и самовлюбленный эрудит — Рорем обладает всеми качествами, необходимыми автору дневника. От него была без ума Мари-Лора де Ноай. Джулиан Грин подарил ему Библию, приобретенную в книжном магазине Галиньяни. Он встречался с Пикассо, Дали, Жаном Кокто и Жаном Маре, Полем Элюаром, Борисом Кохно, Кристианом Диором, Алисой Б. Токлас, Маном Рэем, Бальтюсом и Сесилом Битоном. Все это происходило пятьдесят лет назад. Что изменилось с тех пор? Сегодня он в лучшем случае познакомился бы с Пьером Берже, Карлом Лагерфельдом и Франсуа-Мари Банье; в худшем — с Лораном Рюкье, Амандой Лир и Орландо. Время другое.

Чтение личных дневников Неда Рорема таит в себе массу преимуществ: вы можете отложить их и почитать что-нибудь еще, а потом, когда другое надоест, вернуться к ним снова. Можно пропустить пассажи с перечислением имен знаменитостей из мира музыки, не утеряв нити повествования, напоминающего увлекательные сплетни. Но главное, у вас реально возникает ощущение, что вы перенеслись в 1951 год, — ощущение гораздо более сильное, чем при чтении романа, действие которого разворачивается в 1951 году. Если бы герой романа встречался с Пикассо, Кокто, Грином и прочей публикой — кто б ему поверил? У Неда Рорема все это тоже выглядит недостоверно, вот только это правда. С каким восторгом я собираю с его страниц обильную жатву афоризмов! «Невозможно с успехом заниматься творчеством, не получая комплиментов»; «Раз уж мы вынуждены жить в клетке, я предпочитаю построить свою собственную»; «Любовь есть Безропотность, иначе говоря, несчастный случай, который нельзя отсрочить»; «Признание того факта, что ты идиот, не мешает тебе оставаться идиотом»; «Во Франции ссоры укрепляют любовь, в Америке — разрушают»; «Наши дарования — никакие не дарования, потому что мы слишком дорого за них платим»; «Разве не являются все художники помесью ребенка с виконтессой?». Впрочем, лучшая фраза в книге принадлежит не Неду Рорему, а поэту Джону Эшбери: «Если ты был счастлив в Париже, то больше не будешь счастлив нигде — даже в Париже». Вообще лучшие фразы — это те, которые не понимаешь до конца, но чувствуешь их глубинную правоту; они обращены не к нашему мозгу, а к нашей душе.

//- Биография Неда Рорема — //

Нед Рорем родился 23 октября 1923 года и был американским композитором. Во Франции жил с 1949 по 1955 год. При упоминании его имени мне на память неизменно приходит танцующая твист Зузу[56]: о ее существовании тоже почти никто не знал, пока не выяснилось, что она была знакома со всеми выдающимися деятелями культуры своего времени. «Парижский дневник» вышел в США в 1966 году, но был переведен на французский язык только в 2003-м. К настоящему времени Рорем напечатал 16 книг, главным образом дневников (самый шикарный из них вроде бы «Нантакетский дневник», «The Nantucket Diary», 1987). Представьте себе самый снобский разговор тысячелетия: «Что ты сейчас читаешь? — Да так, ничего особенного, „Нантакетский дневник“ Неда Рорема. — Да? Ну тогда я НЕМЕДЛЕННО иду вешаться, потому что мне НИКОГДА в жизни не сказать ничего гаже!» Кроме того, он выпустил несколько сборников статей и опубликовал свою переписку с писателем и композитором Полом Боулзом. В отличие от большинства тех, о ком он рассказывает, Нед Рорем по-прежнему жив. Должно быть, ему странно видеть, что его «Парижский дневник» вышел в Париже после стольких лет, ведь все его друзья давно умерли. А может, не умерли?

Я устал и замерз. Я слушал гипнотическую музыку «Sigur Rós» — исландской группы, свергшей с модного пьедестала Бьорк. Может, книжку почитать? А зачем? Зачем, если скоро вообще ничего не будет? К чему напрягать свои нейроны, если Лара Стоун вышла замуж и к тому же объявила, что завязывает с выпивкой? Не осталось никаких ценностей. Все летит к чертям, включая нас самих. Никто никогда не получит заслуженной награды. Короче говоря, я пребывал в далеко не лучшем расположении духа, когда открыл «Конфетку».

Прошу прощения за банальную шутку, но Миан Миан вернула мне аппетит. В полупрозрачном и хрупком стиле, заставляющем вспомнить бабочку, в 1965 году молившую в Монтрё Владимира Набокова о милости, она начинает свой роман такими словами: «Эта книга состоит из не выплаканных мною слез и страхов, что скрываются за моей улыбкой. Эта книга существует, потому что однажды утром я сказала себе, что должна проглотить все свои кошмары и отбросы и переварить их внутри себя в сахар, потому что иначе вы меня не полюбите». Нежность Сэлинджера плюс эмоциональность Гао Синцзяня плюс внешние данные Гун Ли плюс современность Виржини Депант — Господи, да разве такое возможно? Если существуют подобные сплавы, значит, не все потеряно в этом ужасном мире и у нас еще есть надежда.

Миан Миан — 40-летняя китаянка. Ее первый роман «Тань», переведенный в издательстве «L’Olivier» под названием «Конфетка», на родине автора обернулся шумным скандалом. В начале повествования героине не больше 18 лет. Затем она быстро старится: лучшая подруга вскрывает себе вены, героиня обжирается шоколадом, поступает певичкой в бар сомнительной репутации, закалывает кинжалом мужчину, садится в тюрьму, выходит из тюрьмы, теряет девственность (заодно обнаруживая собственную фригидность) с рок-гитаристом по имени Сейнин, слушает «Riders on the Storm» группы «Doors» и курит траву; Сейнин ей изменяет, она тоже вскрывает себе вены (прямо мания какая-то!), разбивает ему о голову бутылку шампанского и вместе с ним подсаживается на тяжелые наркотики. Каждый вечер парочка прогуливается по китайским улицам, констатируя, что ночи здесь не то чтобы нежны, а скорее строго тарифицированы.

Читая этот роман о любви, испытываешь ни с чем не сравнимые ощущения. Контраст между безмятежной поэтичностью языка Миан Миан и жутью описываемых ею историй ошеломляет. В конце книги она оговаривается, что ее произведение — вовсе не автобиография, но в это как-то слабо верится, настолько реалистична картина нравов отмороженной китайской молодежи. Возникает вопрос: что тому виной — наступление капитализма или пережитки коммунизма? А может, в 30 лет жизнь вообще невыносима, вне зависимости от того, в какой стране живешь? И для того, чтобы в этом убедиться, совсем не обязательно кидаться под танки на площади Тяньаньмэнь. Говорят, на Западе нет ничего нового. Зато на Востоке нового полным-полно. «Я — канал, питаемый дождевой водой, меня зовут Миан Миан. …В настоящее время мое творчество — нечто вроде крушения». «Мы не знали, на самом ли деле нашу ежедневную дозу составлял героин, но жизнь вокруг действительно обернулась вампиром». «Иногда нам надо верить в чудеса, и голос писателя похож на звон стекла разбитой в темноте бутылки» (последний абзац). Когда Китай пробудится, литература содрогнется.