Минуло 30 лет. Сегодня уже никто не дерзнет насмехаться над этими «продвинутыми деятелями» — во-первых, потому, что их почти не осталось, а во-вторых, и в-главных, потому, что с ними больше не пошутишь. Попробуй-ка напечатать такую же едкую сатиру на нынешних феминисток — оглянуться не успеешь, как на тебя всей сворой набросятся «Сторожевые собаки». Кому хватит смелости вякнуть хоть слово против литературных эксгибиционистов, групповой психотерапии, оргазмического психоанализа, антирасистского расизма и омерзительных телепередач, в которых ораторствуют плохо отмытые бородатые интеллектуалы? Допустим, нашелся человек, чудом выживший в нацистском концлагере и в 2011 году опубликовавший свои воспоминания под названием «От Треблинки до Сен-Тропе», — его мгновенно затопит волна всеобщего возмущения. Или вообразим себе склонного к садомазохизму священника, решившегося поделиться своими мыслями и ощущениями, — судебное преследование со стороны антипедофильских ассоциаций ему обеспечено. Мартена Вейрона обвинили в гомофобии и вытурили из газеты за куда меньшие прегрешения! Каждая картинка Лозье отважно бросает вызов деревянному языку сегодняшней трескучей пропаганды. Его стоит читать, чтобы просто поржать — это само собой, — но еще и для того, чтобы понять, насколько мое поколение отстало от предшествующего. Я восхищаюсь свободой, которой мне не довелось познать и о которой я сожалею, хотя отлично понимаю, почему Лозье любит ее критиковать (как вслед за ним и Уэльбек).

У Лозье неподражаемый стиль — бесстыдный, корябающий по живому, такой же грязный, как у Рейзера, и такой же снобский, как у Бретеше. Он первым высмеял богачей, танцующих джерк в «Кастель и Режин», и стал одним из первооткрывателей жанра корпоративной сатиры. Он понял, что всякий художник, достойный этого звания, обязан интересоваться вопросами власти и секса. Вот почему он в основном нападает на мужчин. В комиксах Лозье главные лузеры — всегда мужики: жалкие опустившиеся нытики, самовлюбленные плейбои, трусы, спесивые ничтожества, пафосные идиоты… После того как их бросит очередная утонченная женщина, неизменно одерживающая победу, они иногда разражаются литературным афоризмом: «Когда ребенку отказывают в чем-то, что ему очень хочется получить, и он начинает плакать, про него говорят, что он капризничает; когда то же самое делает взрослый, про него говорят, что он потерял надежду».

Если по существу, то мне больше всего нравится в нем то, что он всегда был и оставался писателем. Кроме того, у него частенько встречается весьма характерный персонаж — тощий волосатый чудик с разинутой варежкой, которого насилуют три нимфоманки с большими сиськами. Я, скажем так, узнаю в нем себя.

//- Биография Жерара Лозье — //

Жерар Лозье (1932–2008) в молодости ни в чем себе не отказывал: окончив художественную школу, на десять лет забурился в Бразилию. Во Францию вернулся в год моего рождения, по всей видимости с намерением отметить это выдающееся событие. Еще десять лет спустя он начал публиковать в журнале «Пилот» выпуски своих «Ломтей жизни». Лозье — автор сценария одного из моих любимых фильмов «Я сейчас сдохну» Франсуа Летерье (1980), в котором худющий и во всем разочарованный Кристиан Клавье напоминает Марка — Эдуара Наба. Он также снял несколько фильмов, в том числе картину «Мой отец — мой герой» (1991): главный персонаж, которого играет Жерар Депардье, проводит отпуск на острове Маврикий и убеждается, что совершенно не понимает свою 15-летнюю дочь. Чувствую, не скоро я избавлюсь от ощущения, что все это — про меня.

Несмотря на то что Дон Пауэлл — американка, она остроумна, эмоциональна, зла, красива, умна, провокационна, искрометна, нежна и мертва. Дон, ну зачем ты умерла от рака груди в 1965-м? С твоей стороны это ужасное свинство. Влюбиться в умершую — значит всю жизнь упорно наступать на одни и те же грабли.

Книга «Крутись, волшебное колесо» вышла в 1936 году. Это шедевр грустного юмора, тонкая и безнадежно печальная картина нравов высшей нью-йоркской буржуазии 1930-х годов. Анджело Ринальди сказал, что Пауэлл — это «Фицджеральд в юбке». А Анджело Ринальди никогда не ошибается!

«Крутись, волшебное колесо» повествует о двойной жизни молодого писателя Денниса Орфена, который разрывается между двумя женщинами: Эффи, бывшей подругой другого писателя, знаменитого, и Коринной, замужней дамой, а следовательно, нимфоманкой. Вообще-то он влюблен в Эффи, но предпочитает спать с менее закомплексованной Коринной. Зато он выводит Эффи в своей книге, что той категорически не нравится (все как обычно: женщины любят книги, кроме тех, что написаны про них). Любой роман имеет право тратить время на ничтожных людишек, злоупотребляющих мартини. Чтобы увлечь читателя, ему совсем не обязательно быть населенным образцово-показательными персонажами. Мало того, он может быть нравоучительным, напрочь отвергая нравоучительность. Дон Пауэлл — аморальная моралистка, добропорядочная анархистка, американская Джин Рис[54]: королева выпачканных в мазуте птиц.

Все эти перипетии разворачиваются в модных барах и на светских приемах Манхэттена в эпоху, когда этот остров был посещаемым. Дон Пауэлл не жалеет проницательности, наблюдательности и остроты ума ради изучения всяких дураков, погрязших в привычной тухлятине комфорта и прожигающих жизнь на элегантных, но бессмысленных вечеринках. Дон Пауэлл каждого берет на карандаш, от Пеги Гуггенхайм до Дороти Паркер, от Эрнеста Хемингуэя до Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Да, там царит настоящий бомонд. Но главное, там царит полнейшее равнодушие к чему бы то ни было, отчего возникает желание хохотать до слез, напиваться до умопомрачения и раскидывать конфетти (если бы хоть кто-нибудь из них бросил все это и по-настоящему взбунтовался против антиобщества потребления). «До свидания, дорогая, прощаюсь с тобой на четыре, а то и на пять лет… Моя маленькая измученная дурочка, моя гадкая изменница, глупая любимая злючка. До свидания, мой жестокий ангел, моя обожаемая нежная девочка в кудряшках, я вернусь через десять минут». Можно ли лучше выразить жестокий парадокс любви? Деннис занимается в основном тем, что бегает от той, кого желает, и отталкивает от себя ту, кого любит. С пристальной жалостью Дон Пауэлл наблюдает, как этот красивый парень своими руками рушит красоту своей жизни. Любовь… Любовь — мазохистка. Сначала мы упрекаем любимых в том, что они заставляют нас страдать, потом — в том, что больше не заставляют нас страдать.

Как всех избалованных детей, Дон Пауэлл терзают сомнения. Ее окружают глубоко несчастные богачи. Судя по всему, подобный Манхэттен действительно существовал. Ну да, где-то там были и бедные, но кто их видел? Про Афганистан вообще не будем. Кстати, это где — Афганистан? Кто его портной? В те времена тема афганцев никого не интересовала — если речь не шла об афганских борзых.

//- Биография Дон Пауэлл — //

Во Франции про нее никто и слыхом не слыхивал. Тем не менее на нашей земле для Дон[55] Пауэлл (1896–1965) в полном соответствии с именем занимается заря. Ее можно назвать американской Саган — скромная провинциалка, превратившаяся в эталон ума и остроумия и ставшая своей в узком кругу прожигателей жизни, именующих себя элитой. Жизнерадостная сирота, она вышла замуж за сильно пьющего рекламщика (прошу прощения за тавтологию), родила сына-аутиста и, дабы чуть-чуть отвлечься, написала 16 романов, десять театральных пьес и сотню рассказов. «Крутись, волшебное колесо» («Turn, Magic Wheel») — первый роман нью-йоркского цикла. Со страха перед скукой она сочиняла лишенные воображения истории и развеселые хроники из жизни буржуа; по примеру своей приятельницы Дороти Паркер создавала едкие портреты современников. Дон Пауэлл преуспела в литературе, рассказав нам, как лучше всего загубить свою жизнь.