Песню «Бери что хочешь» явно недооценили, но лично я испытываю к ней особенную нежность. Здесь «Телефон» достиг вершины классического песенного творчества с его незатейливыми рифмами. У слушателя возникает ощущение, будто нечто подобное он мог бы сочинить и сам, сидя у себя на кухне, а потом распевать в ванной перед зеркалом, вместо гитары используя теннисную ракетку. Каждый раз, когда я ее слышу, меня отбрасывает на тридцать лет назад, и я начинаю непроизвольно трясти головой, исполняя танец, известный как «хэдбенгинг». Эта чудесная песня была сляпана на счет раз, она далась авторам сама, как фермерша в стоге сена. Может быть, она лучшая во всем французском роке: будь я дитя рока, пел бы ее без перерыва. Она никогда не выйдет из моды!

Апофеоз диска — шедевр Луи Бертиньяка «Флиппер», знаковая композиция, которую Коринна Шарби всю жизнь тщетно пыталась перепеть. Да и сам Бертиньяк впоследствии напрасно пыжился, стремясь повторить свой собственный успех! Мой дорогой юный друг, живущий в эпоху суррогатов! Никогда не забывай, из какого мира ты вышел! Помни, что твои предки играли на электрическом бильярде в прокуренных кафешках, помни, что музыка была для них единственным средством спасения от маразма, потому что никакого Фейсбука еще не существовало, а люди предпочитали «прожигать жизнь от бокала к бокалу».

Единственное оправдание искусства в том, что оно стремится насквозь пронзить время. Музыка рождает в нас жажду вечности: «Возможно, истина есть небытие; возможно, наши мечты есть нечто не существующее, но тогда и эти музыкальные фразы, эти понятия, существующие, поскольку существует истина, тоже — ничто. Пусть мы погибнем, но божественные эти пленницы — наши заложницы, и они разделят с нами наш жребий. И наша общая гибель будет не такой уже мрачной, не такой бесславной, быть может — не такой правдоподобной»[75] (Марсель Пруст, «Любовь Свана»).

//- Биография «Телефона» — //

Жизнь «Телефона» длилась десять лет (1976–1986). Самая известная группа французского рока представляла собой пестрое собрание четырех не похожих друг на друга персонажей. В нее входили Жан Луи Обер, Луи Бертиньяк, Корин Мариено и Ришар Колинка. Дело даже не в том, что они были лучшими, — они были первыми! Это значит, что до них никто (начиная с «йе-йе», которые в основном повторяли чужое) не рискнул создать рок-н-ролльную группу по английскому или американскому образцу — вокалист, гитара, бас-гитара и ударник, — но исполнявшую песни на французском языке, то есть способную прямо и честно высказаться на родном наречии в принятой форме: куплет-припев-куплет-припев-переход-припев. Они расстались, едва перестали понимать друг друга, что само по себе служит признаком перфекционизма, но вчетвером они достигали более высокого уровня энергетики, чем порознь. Так что я с 1986 года жду, чтобы «Телефон» снова собрался вместе, потому что мне не хватает их алхимии. Надеюсь дожить до этого дня. А что, собственно говоря, группа «Телефон» делает в книге, посвященной литературе? Ну, можете считать, что это авторский каприз. А также дань уважения групповому искусству — явлению страшно сложному и в писательстве редкому (Буало и Нарсежак, Лапьер и Коллинз проигрывают в сравнении с такими дуэтами, как Джон Леннон и Пол Маккартни или Обер и Бертиньяк!).

На свете больше нет человека, который не пожалеет времени, чтобы написать подобный дневник. Не уверен даже, что в ближайшее десятилетие найдется так уж много народу, желающего его прочитать. Между тем перед нами монументальное произведение, в эпоху коллективного самоубийства сформулировавшее весьма своевременный месседж. Ларбо словно говорит нам: чтобы спасти мир, достаточно выбрать время для поездки в Милан, чтобы посмотреть на бронзового Франциска Ассизского, стоящего на площади перед собором Сан-Анджело. Нам всем известно, что мир сегодня несется вперед слишком быстро, но нас ужасает необходимость притормозить; нам кажется, что ради спасения полярных медведей следует отказаться от собственного благополучия. Читая Ларбо, отдаешь себе отчет, что истина прямо противоположна: замедлив бег, мы не только спасем белых медведей, но и отвоюем свое внутреннее пространство. Умерший в 1957 году денди из могилы шлет нам предупреждение: мы слишком давно отреклись от человечности. Полярные медведи выжили, а вот у нас проблемы. Скорость сделала нас невежественными, наша тяга к роскоши — глупость, и мы забыли, что такое цивилизация. Что ж, мы достойны своей жалкой участи. Чтобы стать Ларбо, необходимо выполнить целый ряд условий: быть богатым наследником и одновременно кладезем культурных ценностей, обладать ненасытной любознательностью и жить в более медленную по сравнению с сегодняшней эпоху (до изобретения Интернета приходилось неделями ждать письма, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на ту или иную картину), исповедовать беспечность культурного кочевника, писать в одном и том же ясном и музыкальном стиле романы, стихи, рассказы, газетные статьи и личные письма и закончить свою сладострастно-монашескую жизнь, без конца повторяя: «Приветствую вас, вещи здешнего мира!» Идеальная жизненная траектория честного человека, которого не испортили деньги. Приведите мне в пример хотя бы одного миллиардера образца 2011 года, способного ежедневно создавать по нескольку страниц столь же плотного текста на французском, английском, итальянском или испанском языке, переводить великие книги своего века, путешествовать по миру от музея к музею и старательно фиксировать каждое пережитое потрясение. Кое-кто из богатых французов коллекционирует современную скульптуру. Но они напоминают мне господина Журдена, приглашавшего к себе учителей музыки и философии: у них нет ни собственного мнения, ни стиля, ни свободного времени; они платят писателям, чтобы отвлечь их от чего-то важного или просто околпачить. Но сегодня не обязательно быть рантье, чтобы подняться до уровня Ларбо, — достаточно распахнуть глаза и раскрыть уши. Личное богатство перестало играть определяющую роль: знание доступно, а путешествия недороги. Ларбо — не эстет, явившийся из прошлого, он указывает нам в будущее и объясняет, что мы должны сделать: возродить в себе любопытство.

«Дневник» Ларбо не имеет ничего общего с самосозерцанием. Это записи человека, который прогуливается, зорко приглядываясь ко всему, что его окружает. Начатый в Париже в 1901 году, он заканчивается в Албании в 1935-м. Автор использовал его для наполнения записных книжек воображаемого миллиардера (А. О. Барнабута), хотя его объем гораздо больше — 1600 страниц, настоящая пещера Али-Бабы. Дневник Ларбо можно сравнить с дневником Леото (плюс описание пейзажей), дневником Жида (минус четвертование мальчиков) или дневником Ренара (с заменой сухости на щедрость). Женщины сродни горам, вершины — картинам, деревья — памятникам, писатели — небесам. Где он находил время, чтобы все это записывать? Перед нами своего рода путеводитель в руках самого рафинированного в мире путешественника, несущего в рюкзаке всю культуру вселенной. Читатель следует за автором долгой и извилистой тропой и должен вооружиться терпением, то откладывая книгу в сторону, то снова погружаясь в нее. Погружаясь в жизнь умершего гения. Хочется узнать о нем все. Каждая фраза, иногда по-телеграфному короткая, содержит потенциальную историю, вдохновляющий образ, обозначенную пунктиром мечту. Вот, например, запись от 1901 года (автору 20 лет): «Французский мальчик влюбился в экстравагантную 12-летнюю американку. И стоит рядом с ней, пока она играет в шашки». Мы видим их воочию, они существуют. Это кадр из фильма Висконти, фотография Брассая, картина Ренуара. Еще один пример (я беру первое попавшееся, потому что дневник Ларбо неисчерпаем): «Сегодня утром на корабле я испытал чувство омерзения перед вульгарностью, грубостью и типичной повадкой обеспеченных представителей среднего класса. Единственным пристойным человеком оказался рабочий в грязной одежде. Видел массу красивых вещей в озерной воде [Ларбо пишет эти строки в 1912 году на озере Комо]: полураспустившуюся розу и золотистую охапку сухой листвы (то были листья оливы), которая на краткий миг всплывала на гребне волны». Когда в следующий раз молодой оболтус спросит меня, зачем я читаю книжки, надо будет ответить ему так: для того чтобы в 2011 году полюбоваться золотистой охапкой сухой листвы, которую выносит на поверхность волна за кормой корабля, 13 июля 1912 года пересекавшего озеро Комо.