//- Биография Лолиты Пий — //

Лолита Пий родилась 27 августа 1982 года в Севре. 11 мая 2002 года ее показали по телевидению в передаче «Об этом говорят все». Между двумя этими событиями ничего особенного не происходило, а если хотите подробнее узнать про роман «Хелл», читайте «Elle». Лолита Пий (это ее настоящее имя) росла в Булонь-Бийанкуре. Училась в лицее Лафонтена (Шестнадцатый округ Парижа). До 14 лет была отличницей. Именно в этом возрасте открыла для себя мир ночных клубов и осталась на второй год. Получила аттестат литературного профиля и поступила на юридический факультет Университета Пантеон-Ассас, где продержалась ровно две недели. Гораздо больше ей нравилось посещать бар отеля «Плаза», а также «Кабаре» и «Квин», к восьми утра добираясь до «Кит-Кета» — с перекошенной физиономией, выпученными глазами и стекающими по подбородку струйками слюны. После успеха «Хелл», вышедшего в 2002 году, она опубликовала «Бабл-гам» (сатира на реалити-шоу, 2004) и «Город Сумрак» (фантастика в стиле киберпанк, высоко оцененная Жан-Жаком Шулем, 2008). Преследуемая, подобно Саган, налоговыми службами, сегодня она ведет затворническую жизнь в родительском доме и никуда не ходит, не пьет, не колется и не встречается со мной. Надеюсь, что хотя бы пишет.

Я сижу в «Клозери де Лила» и читаю Хемингуэя. Хуже туриста, тьфу! Но должен же кто-то прийти сюда в день его рождения! Эрнест Хемингуэй, завсегдатай баров Монпарнаса, родился 21 июля 1899 года. С тех пор прошло 120 лет, И МЫ ОБЯЗАНЫ ПРОЧИТАТЬ ВСЕ ЕГО РАССКАЗЫ. Я не случайно написал последнюю фразу заглавными буквами: мне важно, чтобы она дошла до каждого. Почему, вам объяснит Дороти Паркер: «Стиль Хемингуэя, его обнаженная до самого скелета, молодого и сильного, проза звучит гораздо выразительнее и будит гораздо больше чувств в рассказе, чем в романе» («The New Yorker», 1927).

Наброски, жизненные зарисовки, скетчи — называйте как хотите, но рассказы Хемингуэя на первый взгляд выглядят безобидными. Но вот вы закрываете книгу, и вдруг обнаруживается, что они по-прежнему с вами. У вас на душе тоска — как у той молодой женщины, которую муж гонит на аборт («Белые слоны», 1927). Вам страшно, как тому шведу, которого преследуют бандиты («Убийцы», 1926). Перед глазами стоит изуродованное лицо красавца-боксера, вы ощущаете боль индианки, которой делают кесарево без анестезии («Поток», 1921; «Индейский поселок», 1925). Скупое, точное, фактурное письмо Хемингуэя, не признающее прилагательных, идет прямо к цели — концовке. Как-то раз, набравшись нахальства, я попытался дать определение рассказу как «искусству последней фразы». На этом поле Хемингуэю нет равных. Вот несколько примеров блестящих концовок: «После похорон провожающие разошлись по кафе, прячась от дождя, и в тот день было продано много портретов Маэры, и люди скатывали их в трубочки и рассовывали по карманам»[25] («Банальная история», 1927). Вы только прислушайтесь: «Утром, когда он проснулся, дул сильный ветер, и волны высоко набегали на берег, и он долго лежал, прежде чем вспомнил, что сердце его разбито»[26] («Десять индейцев», 1927). Много вы знаете авторов, которые писали вот так в 1927 году? В своих рассказах Хемингуэй делает то же, что делал Фицджеральд: они могли быть опубликованы вчера утром! После 1927 года примерно 12 тысяч писателей пытались копировать этот лаконичный и нейтральный стиль (в первую очередь Раймонд Карвер, а за ним и Джей Макинерни, и Брет Истон Эллис). В том, что сегодня печатается намного меньше нудятины, чем в прошлом веке, виноват как раз Хемингуэй.

Мы должны быть бесконечно благодарны ему за то, что он заменил многословные описания живыми диалогами. В очерке «О писательстве» (1924) культовый герой Хемингуэя Ник Адамс объясняет: «…он хотел сделать словом то, что Сезанн делал кистью»[27]. Рыбалка, боксерские бои, коррида, политические казни, любовные разрывы — все это яблоки! Подлинная красота заключена не в самом яблоке, а в мастерстве художника. Не зря Сезанн подолгу ходил вокруг своего яблока — а ведь мог бы просто его схрупать! Печалиться нужно не Нику, а нам. Вы поняли? Лично мне понадобилось время, чтобы в это въехать, так что вы уж сделайте усилие, постарайтесь вникнуть в мои слова. Кроме всего прочего Хемингуэй разработал «теорию айсберга». Факты плавают на поверхности, но сама конструкция должна оставаться невидимой («из моря выступает лишь восьмая часть айсберга»). Читатель понимает не только то, что написано на странице. Не вдаваясь в детали относительно строения этого айсберга, я просто буквально применяю его теорию на практике, вот и все. Возможно, у Эрнеста меньше обаяния, чем у Фицджеральда или Дороти Паркер (лжедрузей, упрекавших его в излишней серьезности): он играет мускулами, изображает Индиану Джонса и дразнит нас, бородатый мачо, своими замысловатыми сафари и мохито. Но, как и всякий гений, он изобрел собственный язык. И вроде вышло так, что этот язык стал нашим общим.

//- Биография Эрнеста Хемингуэя — //

Эрнест Миллер Хемингуэй родился в Оук-Пак, штат Иллинойс, 21 июля 1899 года. Умер, снеся себе башку выстрелом из ружья, 2 июля 1961-го. В промежутке был ранен осколочным снарядом в Италии (1918), сражался в Париже в 1920-х (как и все остальные), воевал в Испании, в 1944-м вместе с Сэлинджером освобождал парижский отель «Риц», жил в Ки-Уэсте (Флорида), Гаване (Куба), Кечуме (Айдахо), едва не погиб в авиакатастрофе в Африке. Написал, в числе прочего: «Фиеста» («И восходит солнце»), «Прощай, оружие!», «Смерть после полудня», «По ком звонит колокол», «Старик и море», «Пусть начнется праздник». Получил Нобелевскую премию по литературе за 1954 год. Четыре раза был женат. Один раз покончил с собой. А, вот еще. Ему, обожавшему огнестрельное оружие, наверное, было бы приятно узнать, что его правнучка Дри — настоящая атомная бомба.

От Жюля Ренара он узнал, что «искусство — это час мечтаний и пять минут письма». Писать кратко — не значит писать ни о чем. Искусство — вопрос плотности. Бланшар не верит ни во что: ни в книжки по 10 франков, ни в благотворительность, ни в себя, ни в Самую Великую Библиотеку, ни в Кристиана Бобена[28], ни в телевидение. За это его и любил критик Рено Матиньон, приветствовавший в его лице «писателя, родившегося посмертно», и мастера «литературного янсенизма».

Я читал его «В сумерках» («Entre chien et loup», дневники, 1987), «Литературой единой» («De littérature et d’eau fraîche», дневники, 1988–1989), «Шепотом» («Messe basse», дневники, 1990–1992) и «Тупик Дефанс» («Impasse de la Défense», дневники, 1993–1995), но выбрал «Ноченьки» («Petites nuits»; дневники, 2002). Свежая, прохладная струя — несмотря на подступающий страх, скрежет зубовный, полуглухоту, смерть писателя и драматурга Калаферта, проблемы с деньгами, комплекс неполноценности или комплекс превосходства (это одно и то же), свойственный авторам, высоко ценимым критикой и не признаваемым широкой публикой (что все же лучше, чем наоборот). В 51 год Бланшар шутит меньше, чем раньше. Что же будет, когда он станет вдвое старше? Он уже написал: «Наступает такой возраст, когда, глядя в зеркало, мы видим свои будущие морщины, видим облик старика, в которого превратимся. У смерти появляется лицо — и это твое лицо». Да, так что же он напишет, когда ему стукнет столько, сколько было его наставнику Жюльену Грину, когда тот умер (97 лет)? Как и все хорошие писатели, Бланшар существует не сам по себе. Рассказывая о том, что он читает, он демонстрирует открытую Ринальди гурманскую субъективность, а задаваясь проклятыми вопросами, чеканит нигилистские максимы в духе философа Чорана («Счастье? Несчастливое слово»). Многие собратья по перу, даже не догадываясь об этом, принадлежат к его родне: например Жан-Клод Пирот, Ален Шани или Ролан Жаккар.