Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В каждый поезд садились моряки, получившие приказ явиться на военные суда, летчики, направлявшиеся на авиационные базы, солдаты, призванные в части. Их провожали молчаливые и заплаканные матери и сестры, жены и подруги. Вероятно, все, что следовало сказать, было сказано бессонной ночью или хлопотливым утром, и теперь они только смотрели друг другу в глаза, изредка улыбались и притрагивались пальцами. Отцы и братья не провожали: они трудились в эти дни с большим усердием и старательностью. Лишь безработные отцы пришли сюда, чтобы в последний раз обнять сыновей.

Внимательно оглядевшись, Антон увидел в солдатской толпе Томаса Леннокса, его отца с печальными и сердитыми глазами, тихую и робкую мать и сестру. Пегги не отрывала от брата глаз, сиявших теплым синим светом.

Антон и Елена пробились сквозь толпу на платформе и оказались первыми в купе, но почти тут же вслед за ними вошли три женщины с девочкой-подростком и двое мужчин. Мужчины помогли соседкам поднять и разместить их чемоданы и свертки в сетке над головой, но в разговор не вступили, ограничившись вопросом: «Смею помочь?» — а женщины благодарностью: «Спасибо». И когда поезд пошел, сначала ныряя в черные туннели, а потом, вырвавшись на просторы осенней равнины, женщины разговаривали только между собой, а мужчины — друг с другом. Говорили тихо, полушепотом, не столько скрывая разговор от других, сколько стараясь не мешать им.

Антона и Елену разделял проход, они не могли перешептываться и не осмеливались говорить громко, поэтому молча смотрели в окно. Перед ними расстилалась сельская Англия с залитыми дождем зелеными полями, изредка мелькали поселки, домики, крытые красной черепицей, начавшие редеть, но еще золотые рощи и перелески, с мокрыми дорогами, блестевшими, как мелкие тихие речки. Осеннее тяжелое небо временами опускалось низко к земле, наваливаясь своим грузным мохнатым брюхом на поля и рощи, или поднималось ввысь, оттого в купе то темнело, мрачнело, то становилось светлее и радостней.

Антон почти сразу узнал мужчину с высоким лбом, глубоко запавшими глазами и мертвенно-бледными щеками, испещренными черными точками. Это был Артур Хартер, с которым он познакомился у Фила Беста и которого затем видел на демонстрации. Теперь Антон знал, что Хартер руководил союзом горняков и был одним из зачинщиков и организаторов их забастовки, которая потрясла Англию десять лет назад. И, встретив его взгляд, он улыбнулся. Хартер ответил улыбкой и, поменявшись с соседом местами, сел рядом с Антоном.

— Мы, кажется, встречались у Фила Беста?

— Да, встречались, мистер Хартер.

— Вы ведь из русского посольства, не так ли?

Антон подтвердил и спросил, в свою очередь:

— А вы участвовали в демонстрации и вас арестовали? Как же вы оказались на свободе?

— О, с такими, как мы, полиция не желает связываться, чтобы не вызвать лишнего шума, — ответил Хартер. — Макхэя, Беста и меня через час выпустили. И даже извинились, по недоразумению, мол, хотя это «недоразумение» повторяется довольно часто.

— А теперь вы куда?

Хартер кивнул головой куда-то по ходу поезда.

— В «черную зону».

Недоумевающий взгляд Антона заставил соседа понимающе усмехнуться.

— Вы, наверно, еще не знаете, что «черной зоной» англичане зовут северо-западную часть страны между Манчестером и Ливерпулем. Это наша кузница, и не только кузница — это мастерская Англии в самом широком смысле слова.

— А почему она зовется «черной зоной»?

— Потому что черна с виду. Черны заводы и фабрики, черны города и поселки, черны даже деревья.

Он замолчал, нахмурившись, его бледное лицо потемнело, и в уголках рта прорезались глубокие и горькие складки. Помолчав немного, он спросил, далеко ли едет Антон. Антон ответил и представил Хартеру свою спутницу. Церемонно поклонившись Елене, Хартер попросил разрешения представить им своего соседа и друга Тоффата. Присмотревшись, Антон отметил, что Тоффат, хотя и был значительно моложе Хартера, походил на него своим синевато-бледным лицом: угольная пыль, набившаяся в поры кожи, была неустранима, как татуировка. Шахтерское прошлое оставило на их лицах неизгладимый след.

— Значит, вы все же готовитесь к эвакуации детей? — спросил Тоффат, посматривая с улыбкой то на Антона, то на Елену.

— Власти требуют, чтобы мы готовились.

— Значит, власти хотят, чтобы и вы беспокоились, — заключил Тоффат и откинулся на спинку дивана, внимательно посматривая на Антона.

— Вы думаете, что они хотят лишь этого?

— Без-ус-лов-но! — резко отчеканил Хартер. — Только этого. Они не собирались и не собираются воевать с Гитлером.

— Но большие приготовления…

— Большие приготовления — это часть большого обмана, — перебил Антона Хартер. — Все эти месяцы они нагнетали страх перед немцами, как того и хотел Гитлер, расписывали его силу и бессилие тех, кто противостоит ему, и добились наконец того, что многие поверили не только в неизбежность войны, но и в то, что она будет сокрушительной для противников Германии.

Раздражение, охватившее его, взволновало Хартера, он закашлялся. Кашлял тяжело, долго, лицо его стало землисто-темным, слезы, катившиеся из глубоко запавших глаз, оставляли на щеках влажные бороздки.

— Не большие приготовления, а большой обман, — повторил он, перестав кашлять.

Тоффат, желая, видимо, перевести разговор на другую тему — дамы, перестав шептаться, уже посматривали в их сторону с тревогой и опасением, — спросил Елену, давно ли она в Англии. Елена, ответив, поинтересовалась, зачем они едут в «черную зону».

— Потолковать с нашими друзьями-металлистами, — с готовностью признался Тоффат.

— А у вас много друзей?

— Не очень, — сказал Тоффат, хитро усмехнувшись. — Тысяч сто, сто двадцать.

Елена удивленно подняла брови, и ее большие карие глаза стали еще больше.

— Тысяч сто двадцать? Вы шутите, мистер Тоффат.

— Вовсе нет! Может быть, даже немного побольше. Не так ли, Артур?

— Ближе к ста тридцати тысячам, — ответил Хартер устало. Кашель утомил его, в глазах еще блестели слезы. — Друзья и единомышленники.

— Единомышленники? В чем?

— В самом главном, — ответил Тоффат. — Сейчас — в самом главном.

И он охотно рассказал, что металлисты поддержали горняков, предложивших теснее сблизиться в это трудное время с советскими рабочими. И не только поддержали, но и помогли привлечь на их сторону электриков, машиностроителей, пожарников и еще кое-кого. Правда, при голосовании в Генеральном совете Британского конгресса тред-юнионов они оказались в меньшинстве. Возмущенный и раздраженный Хартер покинул заседание генсовета, крикнув в лицо тем, кто отклонил его предложение: «Вы лицемеры! Хотите, чтобы в предстоящей войне английская кровь пролилась вместе с русской, а сами боитесь сесть за один стол с русскими рабочими, избегаете говорить с ними о совместных действиях. Чем вы отличаетесь от правительства, которое так изобретательно мешает союзу нашей страны с Россией? Ничем! Вы такие же…» Кашель помешал ему кончить, и Хартер ушел, хлопнув дверью.

— И о чем же вы собираетесь толковать с вашими друзьями-металлистами? — спросил Антон.

— О совместных действиях, когда западные демократии предадут Чехословакию окончательно.

— А вы думаете, что они все-таки предадут ее?

— Без-ус-лов-но! — с прежней категоричностью повторил Хартер. — Тот, кто сказал «а» и «б», не остановится перед тем, чтобы сказать «в». Предложив Гитлеру часть Чехословакии, наше правительство не пойдет на войну с ним из-за того, что тот пожелал немного больше или немного раньше, чем хотелось мистеру Чемберлену. Воевать из-за этого было бы «преступным и смешным», как выразилась сегодня «Таймс».

Хартер, раздражаясь, опять начал волноваться и потирал широкой ладонью грудь сверху вниз, словно успокаивал или осаживал поднимающийся кашель. И Тоффат снова постарался перевести разговор на другое.

Поезд входил в «черную зону». По обеим сторонам железной дороги потянулись бесконечные поселки. Дома из черного камня или кирпича под черными черепичными крышами стояли тесными рядами вдоль мокрых асфальтированных улиц или дорог, над ними поднимались еще более черные корпуса заводов, объятых густым дымом, и дым, смешанный с дождевой пылью, стелился над окрестностями, не в силах подняться к низкому, мрачному небу. Тут действительно все было черно: трава, деревья и поникшие листья казались вырезанными из черной жести. Только бледные лица людей, смотревших на поезд, выделялись неправдоподобно светлыми пятнами.

97
{"b":"180753","o":1}