Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

На улице Антон поймал такси и, попросив, как обычно, довезти его до Бранденбургских ворот, сел в угол, чтобы шофер не смог разглядывать пассажира в свое зеркальце. Тот, однако, остановившись у первого светофора, поправил зеркальце; теперь он пристально смотрел на Антона.

— Скоро, наверное, и вам придется сменить свой костюмчик на военную форму, — заметил он.

— Это почему же?

— Разве не видите, что делается?

— А что делается?

— Ездить по городу невозможно. Куда ни сунешься — проезда нет: военные… То войска шли на юг, теперь движутся и на запад. Жди, вот-вот пойдут на восток и на север.

— На севере море.

Шофер, кося на Антона живые темные глаза, усмехнулся.

— Это хорошо, что у нас хоть на севере море.

Такси понеслось по прямой узкой улице, но скоро опять остановилось перед светофором, и шофер снова взглянул через зеркало на Антона.

— У нас каждый третий, кому меньше тридцати пяти лет, получил приказ явиться в казарму, — сказал он. — Говорят, что через две недели заберут каждого второго, а потом и остальных. И это наводит на разные мысли…

— На какие? — спросил Антон, заинтересовавшись тем, о чем думает рядовой берлинский «вагенфюрер», как немцы зовут шоферов.

— А вот на какие, — проговорил шофер, уже не глядя на пассажира: такси медленно двинулось, лавируя в потоке машин. — Если эта заваруха закончится через несколько дней, как говорят нам, то зачем отрывать стольких людей от семей и работы и загонять их в казармы? Вот и возникают мысли, что заваруха не кончится так скоро и, может быть, — не дай бог! — придется воевать.

— Вам воевать не хочется?

— А вам хочется?

— Мне-то совсем нет, — ответил Антон. — Мне очень даже не хочется.

— Ну, и мне не хочется, — со вздохом проговорил шофер и, помолчав немного, добавил: — Я думаю, никому не хочется. Может быть, только военным. Ведь для них воевать — все равно что мне водить машину. Работа. А человеку без дела, конечно, скучно.

— Я не думаю, чтобы все военные скучали по войне.

— Конечно, не все, — охотно согласился шофер.

Машина остановилась у светофора, и шофер опять взглянул через зеркальце на Антона.

— Наш блокляйтер говорит, что война, если она начнется, будет короткой — неделю, две, самое большое месяц. Мой отец смеется над ним: блокляйтер хоть и низший партийный чин, но все же чин и говорит то, что ему приказали говорить. Когда отца призывали в четырнадцатом году, то тоже болтали, что война продлится несколько недель, а он снял шинель лишь через семь лет. И еще благодарит бога: жив остался…

У Бранденбургских ворот Антон вышел из такси и зашагал по Унтер-ден-Линден в сторону полпредства. Остановленный на углу Вильгельмштрассе светофором — берлинцы свято следовали сигналам, не осмеливаясь ступить на мостовую, если даже улица была совершенно пустой, — Антон увидел на другой стороне Елену. Она держала под руку мужчину в черном пальто и черной шляпе, который, следя за скользящими мимо машинами, вертел головой то в одну, то в другую сторону — точь-в-точь как грач на свежей стерне. «Да это же, наверное, и есть Грач», — догадался Антон, вспомнив о муже Елены.

Толпа, собравшаяся на тротуаре, двинулась через мостовую, захватив в своем потоке Елену и мужчину в черном. Антон не тронулся с места: считая немыслимым поздороваться с ними и разойтись, а на середине мостовой стоять не будешь, — он ждал их на этой стороне. Елена, увидев его, заулыбалась и направилась к нему, увлекая с собой спутника.

— Познакомьтесь, — сказала она, подведя к Антону мужчину в черном. — Виталий Савельевич, мой муж… — И тут же повернулась к мужу, показывая головой на Антона. — Это Карзанов, Антон Васильевич. Мой попутчик, переводчик и помощник. Едет тоже в Лондон, будет в нашем полпредстве работать.

Муж Елены стянул с правой руки перчатку, зажал ее в левой руке и приподнял шляпу, обнажив гладко причесанные, поблескивающие от бриллиантина черные волосы. Назвав себя по фамилии, он пожал Антону руку и осмотрел с головы до ног проницательным и оценивающим взглядом, затем вопрошающе взглянул на жену. Елена торопливо заговорила:

— Антон Васильевич — наш родственник… то есть пока не родственник, но будет родственником.

Грач нетерпеливо двинул плечами и хотел что-то сказать, но Елена поспешила продолжить:

— У нашей Юлии — сестры мамы есть дочь Катя, то есть она не совсем дочь, а падчерица. И эта Катя и Антон Васильевич… — Она умолкла, не зная, как охарактеризовать отношения между ними, и смущенно пробормотала: — Ну, словом, ты понимаешь… о чем я говорю.

— Не очень понимаю, — отозвался Грач, улыбнувшись скорее Антону, чем жене. Улыбался он только губами, а черные глаза его продолжали рассматривать нового знакомого внимательно и строго.

Антон не выдержал этого цепкого взгляда и отвел глаза, как бы признавая вину, которой не знал за собой.

— Вы, кажется, из Женевы? — спросил он почти заискивающе, хотя не понимал, почему должен заискивать перед этим человеком.

Грач коротко подтвердил, не пожелав помочь Антону начать разговор, и Антон, смущенный молчанием, спросил, как идут дела в Лиге наций, о которой в последние дни так много говорилось в полпредстве.

— Пока никак, — вяло и сухо ответил Грач. — Собираются в зале заседаний, произносят речи, которые никто не слушает, и расходятся до следующего заседания.

— Не может быть! — воскликнул Антон с удивлением большим, чем ему хотелось.

— Почему же не может быть? — возразил Грач. — Вполне может. Кроме нашего наркома, на генеральную сессию Лиги, созванную в такой критический период, приехали лишь испанский и китайский министры иностранных дел. Остальные прислали вместо себя второстепенных, третьестепенных и даже десятистепенных чиновников.

— А мы собираемся сделать там какой-то важный шаг, — сказал Антон, невольно выдав то, что случайно узнал в Берлине. — С кем же его делать?

— Мы уже давно обращаемся с трибуны Лиги наций не к тем, кто заседает в ней, а к тем, кто находится за ее стенами, — пояснил Грач. — В самой Лиге у нас слушателей мало, но за ее пределами — миллионы. И мы чувствуем их поддержку. После каждого выступления советских представителей наша делегация получает сотни писем и телеграмм с одобрением нашей позиции.

Грач говорил ясно и точно, словно заученный текст, и его черные блестящие глаза смотрели мимо лица собеседника, куда-то вдаль — либо на громоздкую арку Бранденбургских ворот за спиной Антона, либо на черный остов купола рейхстага, стоявшего немного правее.

— Я слышала, вы сегодня уезжаете в Брюссель, — сказала Елена.

— Да. А вы когда же?

— Я хотела бы уехать поскорее, — ответила Елена и, поведя плечом в сторону мужа, добавила: — Но Виталий Савельевич должен задержаться в Берлине еще на день-два.

— Может быть, вы догоните меня в Брюсселе, — предположил Антон, взглянув на Грача. Ему хотелось расположить к себе этого не по летам серьезного человека. Грач был, наверно, года на три-четыре старше Антона, а разговаривал с ним, как самоуверенный молодой учитель с учеником. — Теперь ведь, как говорят в Москве, все дороги в Лондон ведут через Брюссель.

— Мы можем обойтись и без Брюсселя, — сказал Грач с той же подавляющей уверенностью. — Я могу получить визу для своей жены в любой европейской столице.

Он перестал рассматривать Бранденбургские ворота и повернулся к Елене.

— Пойдем, что ли?

— Да, пойдем, — согласилась та. Она подала Антону руку, прощаясь, и пожелала ему счастливого пути.

Повинуясь ее взгляду, Грач тоже пожал его руку и тоже пожелал счастливого пути.

— Встретимся в Лондоне, — сказал он сухо и приподнял черную шляпу.

— Конечно, встретимся, — подхватил Антон. — Насколько я понимаю, нам вместе работать.

Грач отступил на шаг, еще раз приподнял шляпу, показав блестящие черные волосы, взял жену под руку и повел в сторону Бранденбургских ворот. Она поглядела через плечо на Антона и виновато улыбнулась, точно хотела сказать, что уходит от него так быстро не по своей воле. И он впервые почувствовал, что с ее уходом теряет что-то неопределенное, но уже ставшее как бы частью его жизни. Да, Елена была только попутчицей, случайной спутницей в неожиданно затянувшемся путешествии, но приятной спутницей. Она почти не обременяла, не навязывала ни своих желаний, ни мыслей, редко жаловалась на что-либо, держалась с тактом и даже старалась помогать. Красивая, самоуверенная, она привлекала внимание, и это внимание, как солнечный круг, захватывало, согревая, и Антона. Он начал привыкать к тому, что Елена ждет его, провожает при отъездах и встречает обрадованной улыбкой по возвращении. Покинув Берлин, он останется один и поедет дальше один, и ощущение потери стало еще сильнее.

59
{"b":"180753","o":1}