— Гендерсон — славяноненавистник, — снова вмешался в разговор Пятов. — Он начал свою дипломатическую службу в славянских странах и начал плохо: «хитрые славяне», как пожаловался он однажды Эрику Фоксу, моему знакомому английскому журналисту, не позволили ему проявить свои способности в молодом возрасте, и он почти всю жизнь оставался на задворках дипломатии. Ему потребовалось тридцать четыре года, чтобы стать наконец послом в большой стране.

— Да, он славянофоб, — сказал Двинский, соглашаясь с замечанием Пятова. — В разговорах с дипломатами Гендерсон доказывает, будто виновники всех зол и неурядиц не только в Европе, но даже и в Германии — славяне. По его убеждению, военный дух немцев навязан им пруссаками, в жилах которых течет слишком много… славянской крови. Даже крайности нацистского режима — погромы, массовые аресты, убийства — он объясняет зловредным влиянием пруссаков. Когда ему напоминали, что Гитлер — австриец, а его ближайшие сподвижники — баварцы, южане или рейнцы, Гендерсон упрямо отмахивался: «Все равно они все давно опруссачены, а пруссаки давно ославянены».

— Но ведь это же чушь! — невольно воскликнул Антон, Изучая историю международных отношений, он представлял себе английскую дипломатию весьма умной и хитрой. Как же, спрашивается, умную дипломатию могли осуществлять такие глупцы, как этот Гендерсон? — Неужели он настолько невежествен?

Двинский, задумавшись, привычно массировал кончиками пальцев мешки под глазами, не торопился с ответом.

— По-моему, Гендерсон не настолько невежествен, чтобы не знать, что это вздор, — произнес наконец Двинский. — Он действует в духе старого девиза английской дипломатии: разделяй и властвуй и не брезгует ничем, чтобы натравить немцев на славян, французов на немцев, итальянцев на французов и так далее. Его славянофобство служит этой политике особенно хорошо, потому что совпадает с животной ненавистью Гитлера к славянам. — Советник взглянул на Антона, его глаза были серьезны, даже строги. — Мы немного отвлеклись, — проговорил он с усталой улыбкой. — Собственно, я хотел поговорить с вами об этом… как его? Хэм…

— Хэмпсон.

— Да, о Хэмпсоне… Судя по вашему рассказу, он, пожалуй, не успел еще превратиться в служаку, душой и телом преданного правящему классу. И хотя его ум начинен, конечно, тем же, чем начинены умы молодых аристократов, ищущих житейского успеха на дипломатической службе, Хэмпсон, возможно, еще способен понять, что его интересы и интересы богатой верхушки, управляющей Англией, не совпадают.

Антон с удивлением смотрел в лицо советника. Скромное происхождение Хэмпсона не давало, по убеждению Антона, оснований для выводов, которые делал Двинский.

— Он, правда, расходится по некоторым частностям во взглядах с послом, — заметил Антон осторожно, — но, по-моему, не видит, что его интересы не совпадают с интересами английской верхушки.

— А вы уверены в этом? — спросил Двинский. Он надел очки в толстой роговой оправе, словно хотел получше рассмотреть собеседника, осмелившегося возражать ему.

— Хэмпсон рад, что попал к Гендерсону, — сказал Антон, — ведь в Москве он был простым канцеляристом. Правда, он позавидовал, что мне, его ровеснику, дали пост, до которого он дослужится не раньше, чем к сорока годам, но, как мне показалось, вовсе не думает, что интересы тех, кому он служит, противоречат его собственным интересам.

— Что ж, если не думает, надо сделать так, чтобы думал, — произнес Двинский. — Надо помочь ему думать.

— Помочь ему думать?

— Да, помочь ему думать, — повторил советник. — Надо помочь ему видеть события не глазами Гендерсона, а так, как их видит народ. Честный человек, вышедший из народа, должен и действовать в его интересах, а значит, и в интересах мира.

Антон выжидательно молчал. Советник снял очки и отложил их в сторону.

— У нас нет силы или власти, чтобы заставить того или иного иностранца смотреть на происходящее в мире, как мы смотрим, — продолжал он, подавшись к собеседнику. — Но мы можем и должны помочь ему видеть все в правильном свете. В ночь провозглашения Советской власти Владимир Ильич говорил, что добиться мира можно, лишь вовлекая весь народ и все народы в решение вопросов войны и мира, и наша страна, наша партия всегда действовали и действуют в этом духе. Для нас, коммунистов, работающих за границей, это означает, что мы должны убедить каждого, с кем мы встречаемся, соприкасаемся, сталкиваемся, поверить в наше искреннее, глубокое и постоянное стремление к миру, к дружеским отношениям между народами, убедить действовать вместе с нами в интересах мира, против поджигателей войны.

— Я должен убедить Хэмпсона? — спросил Антон, заглядывая в глаза Двинского.

— Вы уже как будто начали это делать, — сказал советник. — Надо продолжить.

— Я не совсем понимаю, — заговорил Антон с возрастающим недоумением: он все еще не представлял, какую пользу может им принести молодой англичанин. — Во-первых, Хэмпсон слишком мелкая сошка…

— У нас нет сошки покрупнее, — перебил его Двинский. — На вылощенных аристократов нам рассчитывать нечего. Что во-вторых?

— Во-вторых, — уже с некоторой робостью начал Антон, боясь снова попасть впросак, — во-вторых, когда же я сумею убедить его? Ведь послезавтра мы уезжаем из Берлина.

— Но вы, кажется, договорились встретиться с ним еще раз?

— Да, договорились. Я заплатил за обед на теплоходе, и он считает своим долгом угостить нас ответным обедом или ужином.

— В этом отношении англичане щепетильны, — заметил советник, — и в долгу не остаются. И когда же вы ожидаете приглашения на обед или ужин?

— Сегодня или завтра.

— Лучше бы сегодня, — сказал Двинский. — Чем скорее, тем лучше.

— Может быть, подсказать ему? — предложил Пятов, поглядывая то на советника, то на Антона. — Позвонить и сказать, что удобнее было бы встретиться сегодня, завтра, мол, вечер занят.

— Можно и позвонить, конечно, — согласился Антон. — Хэмпсону, наверно, все равно: сегодня или завтра.

Он достал визитную карточку Хэмпсона с номером телефона, которую англичанин дал Елене в поезде, а Елена передала Антону, и приподнялся было с дивана.

— Хотите позвонить? — догадался советник. — Ну что ж, позвоните. И обязательно договоритесь об определенном ресторане.

— Это важно?

— Да, — подтвердил советник. — Там будет обедать и ваш друг, — он показал глазами на Пятова, — и вы должны постараться, чтобы англичанин пригласил его за ваш стол. Нам нужно сохранить знакомство с Хэмпсоном, и вы оба должны позаботиться об этом.

— Хорошо, — охотно согласился Антон, обрадованный тем, что Володя будет рядом с ним.

Но когда Антон направился к телефону, стоявшему на большом столе, Двинский обеспокоенно замахал руками.

— Не отсюда! И вообще не из полпредства. Все наши телефоны подслушиваются тайной полицией. Зачем же ей знать, что у нас устанавливается связь с личным секретарем английского посла? Позвоните из автомата.

Вместе с Володей они нашли телефон-автомат на углу соседней улицы и позвонили. Швейцар английского посольства, отозвавшийся на звонок, коротко и строго объявил, что мистер Хэмпсон уехал в Темпельгоф встречать прилетающего из Лондона посла, и тут же повесил трубку.

Друзья вернулись на Унтер-ден-Линден, где располагалось полпредство, прошлись по улице из конца в конец, посмотрели издали на английское посольство, находящееся на Вильгельмштрассе, и снова позвонили из другого автомата. Узнав голос Хэмпсона, Антон сказал, что миссис Грач и он сам были бы рады сегодня пообедать или поужинать с ним, как договорились. Англичанин конфузливо извинился: право, ему очень совестно, но сегодня он не может отлучиться — сэр Невиль вернулся и засадил его за работу. Антон предложил перенести встречу на завтра. Хэмпсон снова попросил прощения: завтра он тоже будет занят. Сэру Невилю поручено срочно встретиться с рейхсканцлером или Герингом и передать чрезвычайно важное и срочное предложение правительства его величества. В Берлине, к несчастью, никого не осталось: все уехали в Нюрнберг, и Хэмпсону придется сопровождать сэра Невиля в Нюрнберг.