— Значит, у меня нет надежды встретиться с вами в Лондоне? — спросил Антон, не скрывая иронии. — Тогда, может быть, назначим встречу в Берлине или еще где-нибудь?

— Не будьте злым, Энтони. Вы же знаете, что это не от меня зависит.

— Ну что же, Хью, до свидания…

— Не опускайте трубку, не опускайте! — торопливо прокричал Хэмпсон. — Подождите минутку.

Антон услышал, что Хэмпсон положил трубку на стол, наверно, вышел в соседнюю комнату, вернулся и спросил Антона, не назначил ли он ланч с кем-нибудь на этот день. Антон ответил отрицательно.

— Тогда разрешите мне пригласить вас, мистер Карзанов, сегодня на ланч, — с шутливой торжественностью произнес он.

— С благодарностью принимаю приглашение, — в тон ему ответил Антон. — А где?

Хэмпсон назвал улицу в Сохо и описал итальянский ресторанчик, где хорошо и недорого кормят.

Это было первое приглашение Антона на ланч в Лондоне, и он возвратился в свою комнату, радуясь и торжествуя. Хотя дипломатические работники часто сами приглашали и принимали чужие приглашения, считая это обыденщиной, Антон зашел к советнику и попросил разрешения поланчевать со знакомым англичанином. Андрей Петрович сказал: «Пожалуйста! Пожалуйста!» — а потом полюбопытствовал:

— А кто он, этот знакомый?

Антон ответил, напомнив советнику о молодом англичанине, который рассказал о последней встрече Чемберлена с Гитлером поздней ночью в Годесберге.

— Помню, помню, — Признался Андрей Петрович. — Наблюдательный и смышленый. Пойдите пообедайте с ним, а потом пригласите его сами.

Одобрение советника возвысило Антона в его собственных глазах, и он, увидев в вестибюле Игоря Ватуева, не удержался, чтобы не подойти к нему и не сказать о приглашении на ланч.

— Кто пригласил? — спросил Ватуев, отвернувшись от Краюхина, которому только что велел вызвать машину для Льва Ионовича.

— Один приятель.

— Приятель — это само собой разумеется, неприятель приглашать не будет, — поучающе заметил Ватуев. — Кто он по положению?

— Что-то вроде временного помощника личного секретаря.

— Что-то вроде Володи, — со смехом объявил Ватуев, не дав Антону договорить, и тут же снова повернулся к привратнику: — Ну, как с машиной?

— Через пять минут будет у подъезда, — доложил Краюхин.

— Благодарю вас, — бесстрастно бросил Ватуев и насмешливо взглянул на Антона. — А мы с Львом Ионовичем едем на ланч к Батлеру. Он всего лишь заместитель министра иностранных дел.

Встреча с Игорем Ватуевым немного омрачила приподнятое настроение Антона, но не испортила целиком. Он расспросил Краюхина, как лучше всего добраться до Сохо, словоохотливо объяснив, зачем ему это надо, потом поймал за воротами «частной улицы» нужный автобус и, сидя на первой скамье второго этажа, покатил мимо парка в сторону Мраморной арки. Когда автобус влился в поток машин и автобусов на Оксфорд-стрит, Антон напряженно всматривался в названия улиц, боясь пропустить ту, которая была нужна. Он оказался у ресторанчика за пятнадцать минут до назначенного времени и нетерпеливо ходил перед ним, ожидая Хэмпсона. Тот подкатил на такси, подал Антону руку и повел в обеденный зал. Он приветливо раскланялся с черноволосым и черноглазым хозяином, стоявшим за стойкой, и похвалил «прекрасный вид» такой же черноволосой и черноглазой, еще молодой и красивой официантки, которая тут же подошла к ним. Попросив вина и заказав еду, Хэмпсон облокотился на стол и заглянул в глаза Антона.

— Ну как, освоились с Лондоном?

— Я пока еще мало что видел, чтобы ответить утвердительно, — заметил Антон.

— Да, чтобы оценить Лондон, как он того заслуживает, его надо знать, — сказал Хэмпсон с гордостью.

— Ну что ж, за Лондон, который надо знать, чтобы оценить по заслугам! — произнес Антон, поднимая наполненный красным вином бокал. — И за лондонцев!

Подгоняемый нетерпением, Антон сказал, что очень рад встретиться с Хэмпсоном снова, и спросил, как прошло путешествие в Берлин и обратно.

— Сам полет был действительно утомителен и скучен, — ответил Хэмпсон, вспомнив разговор по телефону. — Все время, пока летели туда, сэр Вильсон заучивал текст предупреждения, которое должен был передать Гитлеру, а на обратном пути либо сердито молчал, переживая разговор с Гитлером, либо бормотал с недоумением и укором: «Личность сильная. Но до чего же плохо воспитан! Поразительно плохо!»

— Мистер Вильсон считает Гитлера сильной личностью?

— Не он один такого мнения, — отозвался Хэмпсон с горькой усмешкой. — Посол Гендерсон считает Гитлера не только сильной личностью, но и великим человеком, который спас от анархии Германию и призван спасти от нее Европу, а может быть, и весь мир. Так же думает и мой нынешний босс Алек Дугдэйл, а личные секретари, как известно, выражают мнения своих шефов с такой же точностью, с какой зеркало отражает тех, кто смотрится в него.

— Мистер Чемберлен разделяет мнение посла о Гитлере? — осторожно спросил Антон.

— Трудно сказать, кто чье мнение разделяет, — ответил Хэмпсон, — премьер-министр мнение посла или наоборот.

— Вы обиделись однажды, когда я сказал, что дипломаты в Берлине считают вашего посла нацистом по убеждению, — напомнил Антон.

— Сейчас бы я не обиделся, — отозвался Хэмпсон и, помолчав немного, добавил с осуждающей усмешкой: — Впрочем, я не обиделся бы и после поездки в Нюрнберг.

— Там случилось что-нибудь особенное?

— У меня открылись глаза.

— В отношении нацистов?

— Это само собой. Об их силе и ненависти мы еще там, в Нюрнберге, говорили. Помните, во время факельного шествия?

— Да, такое не забудешь…

— У меня открылись глаза в отношении человека, которому я служил, — продолжал Хэмпсон, и в его голосе зазвучали жесткие нотки.

Налив в оба бокала вина, Хэмпсон отпил из своего, не чокаясь с Антоном, и, облокотившись о столик, рассказал, что в один из тех нюрнбергских вечеров Гиммлер пригласил Гендерсона быть почетным гостем у эсэсовцев, и, к удивлению Хэмпсона и Рэдфорда, тот согласился. В огромном зале пивной, где собрались чернорубашечники, посол сидел за главным столом между Гиммлером и его главным помощником Гейдрихом, несколько раз вставал, чтобы провозгласить тост «За мужественных и сильных людей, утвердивших новый порядок в Германии и несущих его Европе!», «За людей, у которых черная форма, но светлые, возвышенные души!». (Это у палачей-то и погромщиков «светлые, возвышенные души»!) Налившиеся пивом, краснорожие громилы, поднимая над головой пивные кружки, орали: «Хайль Гитлер! Хайль Гиммлер! Хайль Гендерсон!» Хэмпсон сгорал от стыда, сидя за одним столом с эсэсовцами. Соседи, узнав, что он личный секретарь посла, выпили за Хэмпсона и восторженно уверяли, что «лучшего посла, чем герр Гендерсон, нет не только в Берлине, но и ни в какой другой столице мира».

После этого долгого и шумного вечера, проведенного с эсэсовцами, Хэмпсон перестал возмущаться и негодовать, когда слышал едкие намеки на то, что Гендерсон не посол Британии при Гитлере, а посол Гитлера при английском короле. И последняя поездка в Берлин вместе с Вильсоном убедила его, что в этих намеках — большая доля правды.

Антон выжидательно молчал, не решаясь спросить, что случилось во время этой поездки. Допив свой бокал, Хэмпсон наполнил его снова и отодвинул на середину стола. Саркастически усмехаясь, он рассказал о том, как Вильсон, посол и он, Хэмпсон, которому поручили нести чемоданчик, специально сделанный для особо важных правительственных бумаг, явились в огромный кабинет Гитлера и тот, разыгрывая радушие, посадил посланца премьер-министра рядом с собой на диван, временами доверительно прикасаясь кончиками пальцев к его колену. Но едва Вильсон передал письмо чехословацкого правительства, в котором отвергались немецкие требования, предъявленные Чемберлену в Годесберге, Гитлер с легкостью опытного артиста перешел от радушия к бешенству. «Все! Все! — закричал он, не позволив переводчику дочитать письмо до конца. — Это все решает! Теперь я раздавлю этих чехов! Раздавлю!» Он вскочил с дивана и, выкрикивая что-то нечленораздельное и размахивая руками, пошел к дальней двери, Гендерсон, не осмелившийся сесть в присутствии Гитлера, бросился за ним. «Ваше превосходительство! Подождите, ваше превосходительство! Уверяю вас, ваше превосходительство, — выкрикивал посол, — мое правительство вовсе не принимает и не одобряет чехословацкого отказа! Сэру Вильсону поручено устроить встречу между чешскими и германскими представителями и, если вам будет угодно, с участием представителя британского правительства». Остановившись, Гитлер выкрикнул: «Я не хочу встречаться с чехами! Не хочу разговаривать с ними!» — «Но там же будет представитель Британии, ваше превосходительство», — поспешил вставить Гендерсон. «Да плевать мне на британского представителя! — заорал Гитлер, распаляясь еще больше. — Старая дерьмовая собака, должно быть, взбесилась, если думает, что может удержать меня такими штучками!» Бледный, сразу вспотевший, Вильсон поднялся с дивана и трясущимися губами едва слышно пролепетал: «Если господин Гитлер, говоря о старой дерьмовой собаке, имеет в виду премьер-министра Великобритании, то я могу заверить вас, что он… он… он не взбесился, он… он хочет только сохранения мира». Гитлер взглянул на Вильсона уничтожающе и сказал Риббентропу, вытянувшемуся рядом, как солдат перед генералом: «Мнение задолизов премьера меня не интересует». Риббентроп улыбнулся, одобряя острое словцо, сделал шажок поближе к Гитлеру и что-то зашептал ему. Тот слушал, постепенно успокаиваясь и распуская жесткие складки на лице. «Хорошо, хорошо, — сказал он своему министру нетерпеливо. — Если они хотят встречи, мы согласимся на нее, но при условии: мой меморандум, который я передал старику в Годесберге, принимается безоговорочно, и так же безоговорочно принимается и первое октября, как срок, когда условия меморандума должны быть выполнены».