Заснеженный темный лес оглашался жизнерадостным лаем охотничьей своры; тощие охотничьи леопарды презрительно посматривали на подпрыгивающих от счастья псов и держались особняком. Звенели упряжью кони; нетерпеливые охотники поторапливали ленивых, выясняли, в какой части леса последний раз видели секача (волка, косулю или зайца — не суть важно), обвиняли друг друга в незнании тонкостей ловчего дела; доказывали, что зимой с гончими не охотятся, убеждали, что «ищейки принюханы к уткам», оскорблялись, извинялись, спорили… Гвалт стоял до небес. Даже король был здесь всего лишь одним из многих — на охоте все равны, да и глупо как-то в лесу соблюдать придворные церемонии. Генерал ты или советник министерства, сын мелкопоместного дворянина или принц крови — какая разница? Главное — поймать удачу за хвост! Хотя и лиса сгодится!..

Те, кто больше не мог бороться с азартом, плещущим в крови, уезжали первыми, с генералом Гудераном или принцем Роскаром. Остальные дожидались выхода дам, и разбредались по ближайшим к Борингтону опушкам.

О, какое волшебное и удивительное зрелище представляли собой выезжающие на охоту придворные красавицы! Собираясь в Борингтон, Далия перемерила весь свой гардероб — три платья и две мантии, и, скрипя зубами, была вынуждена остановить выбор на новой мантии ненавистного лилового «мажьего» цвета. Чтоб, значит, не ударить в грязь лицом перед королевскими гостями. Уверенная, что теперь-то к ее внешнему виду никто не докопается, она не ожидала, что приготовленные для выезда в лес туалеты королевы, принцесс и прочих дам окажутся… окажутся… такими!

Королева Везувия — воплощенное изящество — щеголяла в шикарном парчовом костюме для верховой езды; короткий плащ из горностая удерживался бриллиантовой застежкой, кокетливая шапочка украшена пером белой цапли и сияющим аграфом. Не отставала принцесса Ангелика — узкое платье добротного стафодарского сукна было украшено вышитыми серебром фестонами и дополнено пелериной из чернобурки. Шлейф платья хитрым манером прикреплялся к лошадиной попоне, а сама попона явно была изготовлена шорником с дополнительной специализацией в ювелирном деле. Дочь герцога Тирандье всех поразила лошадкой — привезенной из Эль-Джалада каурой кобылкой, тонконогой, подвижной, как ртуть. Лошадка идеально оттеняла грацию юной герцогини; сама Мелорина была в мужском наряде, украшенном алмазными капельками, и широком плаще из буренавских куниц. Если верить даме Тирандье, меха ей подарил принц Роскар, — и Сюзетт Ле Штанк оставалось скрипеть зубами от зависти.

Изысканные наряды фрейлин радовали глаз, но истинные жертвы во имя Моды приносило все-таки старшее поколение. Например, семидесятилетняя баронесса Сууз выдержала полчаса на спине перекормленного, унылого пони — старушка демонстрировала лихо сдвинутую набекрень шляпку с узкими полями и перекинутую через плечо лисью шкуру. Не лучше пришлось и Пионе Джиобарди — та, задыхаясь в затянутом «в рюмочку» платье, приняла участие в охоте на зайца. Затем она, Синтия Росинант, графиня Желорен и графиня Умбирад устроили негласное соревнование на тему «Кто больше ценит охотничьи трофеи мужа». Дамы меняли наряды каждые полчаса, и упоенно рассказывали, что «эти перчатки сшиты из кролика, который мой дражайший супруг добыл в наш медовый месяц», а «меховой паланкин сделан из песца, которого он добыл на восьмую годовщину нашей свадьбы». Как поняла Далия, вчерашний день закончился победой вдовы Желорен — удачно выбрав минуту, графиня пустила слезу, прижала к сердцу упомянутую шкурку и, подняв очи горе, вопросила, почему судьба так жестка? Почему лишила ее любимого и вынудила покупать меха у наглых торгашей?

Сегодня утром, когда появились барон де Кром с супругой, графиня Желорен была посрамлена: молодая баронесса Франческа щеголяла в сапожках из шкуры фносской гидры.

(Графиня Росинант возмущенно шипела: это ж не честно! Нельзя хвастаться трофеем, добыть который у прочих мужей кишка тонка!)

Перья и меха, вышивка и бисер, драгоценности и старинное оружие, аристократические манеры и бьющий через край азарт — вот чем славилась Борингтонская зимняя охота. Подумаешь, за три дня добыли всего-навсего кабана, пару тетеревов да полдюжины зайцев, не в этом дело! Побывать в королевском имении, запросто выпить бокал горячего вина со специями, отвесить нахально-веселый комплимент какой-нибудь даме, а потом целый год вспоминать, как оно здорово — поохотится с королем!

Постоянное мельтешение гостей и было тем, что делало Борингтонскую охоту поистине королевским развлечением. Гости собирались разные; одни прибывали на рассвете, к утренней травле; вторые — после полудня, к послеобеденному гону; к ужину, когда подавалась добытая дичь, появлялись новые лица… Генераль Вукер, командующий Северной Армией; господин д’Алаццо, советник под делам провинции Ла-Фризе; маэстро Компиани из Вертано — художник, на коленях умолявший короля Гудерана позволить ему запечатлеть королеву Везувию на фоне заснеженного леса… А еще в Борингтоне побывали господа послы — из Буренавии, Ллойярда и Вечной Империи Ци; священники из восьми Орденов, солидные гномы из Илюма и Шумерета…

Слуги сбивались с ног; маги-телепортисты работали не за страх, а за совесть, до последней капли маны; запасы еды, которых, по мнению Далии, хватило бы на месяц, исчезали за сутки. Замок шумел с раннего утра и до поздней ночи; все кругом вопили, обнимались, хохотали, пересказывали охотничьи байки, радовались встрече…

Одним словом, ничего удивительного, что зимняя охота в Борингтоне была любимейшей забавой королевской семьи.

Мэтресса Далия поправила теплый плащ, покрутилась, устраиваясь поудобнее на деревянной низенькой скамеечке, и вернулась к чтению. Книга, найденная в библиотеке Фледеграна, рассказывала о странниках-из-других-миров, явлении редком и поистине уникальном. Как многого, оказывается, алхимичка не знала! Оказывается, не только Артур Первый, герцог Пелаверинский, оставил след в истории; были еще другие мужчины и женщины, готовые перевернуть их устоявшийся, спокойный мир вверх тормашками!

— У вас клюёт, — подсказал советник Штрау. — Тащите его, мэтресса!

Далия как раз добралась до жизнеописания переселенца Ондари, одного из магов Чумовой Четверки, а потому отвлеклась неохотно.

— Да ну его, — буркнула алхимичка. — Поклюёт и перестанет.

Гном, однако, был другого мнения. Неодобрительно покачав головой, он взялся за удочку мэтрессы и начал извлекать из воды большую серебристую рыбину. Господин Нюй суетился рядом, размахивая сачком.

Рыбалка была своего рода компромиссом между повальным увлечением охотой, которым страдали абсолютно все гости Борингтона, и стремлением Далии немного поработать. А что? Где и работать, как не здесь? Припорошенные снегом высокие сосны и кряжистые дубы, на противоположном берегу ручья — частокол огромных елей, закрывающий горизонт; морозный воздух, журчание воды, бегущей между камней и тонкими корочками льда… Королевские дети под строгим присмотром — иными словами, носятся где-то, мешая охотникам прицелиться в несчастных животных. Но это и к лучшему; будем считать, что они усвоили лекцию о пользе гуманизма, которую Далия им закрутила на прошлой неделе. Главный распорядитель охоты, господин Могден, искренне удивился, когда Далия наотрез отказалась взять лошадку и проехаться по лесу. Желая угодить даме, Могден пообещал, что выберет самую смирную лошадку, и всё остальное, что угодно ее магичеству… он бы предложил рыбную ловлю в протекающем в четверти лиги от замка ручье, но сейчас, к сожалению, не лето…

Далия возразила, что ловить можно когда угодно. Поймается ли рыба — вопрос отдельный, но посидеть с удочкой на берегу она согласна. И господин Нюй, и господин Штрау тоже согласны. Дайте им снасти и пообещайте, что громогласные детки до них не доберутся, хотя бы до полудня…

После короткого сражения гном вытащил добычу мэтрессы, с завистью цокнул — в рыбине было фунтов пять, не меньше, и с тоской поглядел на собственную удочку. Та с утра лежала, не шелохнувшись; плавающие по каменистому дну рыбины ее упорно игнорировали. Почему-то. Очень странно, ведь снасть была сделана на совесть, в лучших традициях подземных мастеров: на увесистый крючок можно было ловить драконов из соседнего измерения, а металлическое удилище сияло ярче зимнего скромного солнца.