Теперь она сидела у камина рядом с креслом Майка, с вытянутыми ногами, обутыми в тапочки, и закинутыми за затылок руками. Она издала тихий горловой смешок и проговорила:

– Вы знаете, я слегка опьянела.

– Держись, девочка; у нас еще все впереди, мы только ополовинили бутылки. – Он указал на свой край стола, где стояли три бутылки – портвейн, виски и джин.

– Говорят, нельзя смешивать напитки, но какое приятное чувство быть пьяной. Я никогда не чувствовала так себя раньше, Майк. Я могла бы любить всех… всех.

– Я думал, ты всегда любишь всех, Бетти.

– О нет, Майк. – Она повернула голову. – О нет. Вы же сами говорили, что я лицемерка, я и есть такая, я двуличная.

– Это к тебе не относится; ты – самая искренняя женщина, которую мне довелось встретить в жизни.

– О нет, вы ошибаетесь, Майк. Я действительно двуличная, поскольку иногда мне хочется распрямиться и сказать Элен, что я о ней думаю, а что делаю я? Ничего. Лишь говорю: «Да, Элен. Нет, Элен. Ты права, Элен».

– Это не лицемерие, девочка, а дипломатия. То, что называют дипломатией.

– Да, да, думаю, вы правы. – Она вздохнула и кивнула ему. – Да, это дипломатия. Так я буду относиться к этому в будущем… дипломатия. И все же я двуличная. Да, двуличная. – Она опустила руки, соединила их на коленях и, глядя на них, продолжала: – Я двуличная, поскольку продолжаю разыгрывать роль доброй сестры Бетти, а в душе я совсем не такая. Я завидую Элен. Вам это известно, Майк? Я завидую ей, поскольку у нее есть Джо… есть Мартин… и этот огромный дом. Она всегда получала то, чего хотела, эта Элен, и… и мне нужно бы только радоваться этому. Я внушаю себе, что должна радоваться, но не радуюсь. Не радуюсь, Майк!

Теперь Майк наклонился к ней, положил руку на ее колено, посмотрел в глаза и тихо проговорил:

– Ты теряешь ориентацию, девочка; тебе нужно замуж.

– Да. Я знаю это, Майк, знаю, но кто возьмет меня? – Она снова поперхнулась.

– Тот, кто не совсем законченный идиот, девочка. Знаешь что? – Он сжал ее колено настолько сильно, насколько ему позволяли его шишковатые пальцы. – Если бы мое тело не было скрюченным и я был бы на десять лет моложе, я бы сам сделал тебе предложение.

Это вызвало у нее сильный приступ смеха, затем, наклонившись к нему, она сказала:

– Знаете что? Знаете что, Майк? Если бы я была на десять лет старше и не совсем потеряла рассудок, я бы поймала вас на слове и сказала: «Большое спасибо, сэр». И знаете еще что, Майк? – Ее глаза сверкали, а губы на мгновение сжались, она икнула, издала смешок и прошептала: – Я собираюсь вам кое-что сказать. Смешно, да? Но знаете, кем я втайне всегда хотела быть? Никогда не догадаетесь. Гадайте хоть тысячу лет… Любовницей! Разве не смешно? Я никогда и не мечтала о замужестве; нет, никогда; просто быть любовницей. Разве это не предел? – спрашиваю я. Я представляю, как я нежусь в роскошных спальнях, заметьте, в собственных спальнях; для меня все покупается, всевозможные роскошные вещи… самые дорогие. – Она замолчала, опустила на грудь голову, чтобы подавить подступающий смех. – Я одеваюсь в ниспадающее не-глиже, в крепдешины. Да что в крепдешины! В самые изысканные шелка. И вот входит он – герой, тот, кто оплачивает все это. И вы знаете? Вы знаете, Майк? Я ни разу не осмеливалась открыть перед ним лицо, ни разу. Ни разу не осмеливалась сделать это и, видимо, знаю почему.

Теперь она распрямилась, ее смех смолк, она взяла со стола полупустой стакан портвейна, взглянула в него, потом добавила:

– Этот фарс каждый раз заканчивается, когда я смотрюсь в зеркало и вижу, какой я предстану перед ним, и ночами я задаю себе вопрос: «Почему?» И отвечаю: «Это несправедливо, несправедливо». И я жалею себя, поскольку, по моему мнению, не важно, как выглядит женщина для внешнего обозрения, внутренний механизм остается тот же. А как вы считаете, Майк? Те же эмоции кипят у некрасивых и безобразных, как и у красавиц. Разве это не так? Я даже пришла к выводу, что страсти, кипящие за неприглядной внешностью, сильнее, намного сильнее. Много лет тому назад, когда я смотрела на Элен, то находила утешение в том, что убеждала себя, что Бог действовал в отношении всех одинаково, по своему обыкновению: красивых он лишал мозгов, а некрасивых компенсировал избытком серого вещества и личностью. Но, – она слабо улыбнулась, кивнув Майку, – я считала, что Он поступил крайне несправедливо, не предоставив нам права выбора, поскольку знаю, что предпочла бы…

– Бетти.

– Да, Майк?

– Послушай меня, Бетти. Послушай внимательно.

– Да, Майк.

– Ты слушаешь?

– Да, да, Майк, да, слушаю.

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Послушай, послушай. Я серьезно. Я не стар, что касается возраста. Мне пятьдесят два, и я не совсем конченый как мужчина. Понимаешь, что я имею в виду. Выходи за меня, Бетти.

– О!… О, Майк! – Она глубоко сглотнула, крепко закрыла глаза, откинулась на стул и не произносила ни слова; и ничего не предпринимала, чтобы остановить текущие по щекам слезы. Лишь сделав глубокое глотательное движение, она заговорила, но ее голос походил скорее на шепот: – Мы оба пьяны. Не забывайте этого, Майк, мы оба пьяны, но… тем не менее благодарю вас. Действительно благодарю, от всего сердца. Мужчинам- мужчинам я могу нравиться, я знаю, а женщины меня используют, но никто еще меня не любил. Мы такой тип, такие женщины, как я, мы – своего рода рабочие пчелы у маток-королев этого мира… таких, как Элен, а для некоторых мужчин мы как бы друзья, и поэтому я никогда, никогда…

– Прекрати ныть, я… я не совсем пьян, скорее вообще не пьян. Я умею держать себя, и сейчас я достаточно трезв, чтобы знать, чего хочу. Я имею в виду то, что говорю. Ты выйдешь за меня замуж?

Теперь Бетти поднялась со стула и стояла и смотрела на него, вытирая с подбородка слезы; когда она смогла говорить, то тихо сказала:

– О, Майк. Майк!

– Ты выйдешь за меня?

– Задайте мне этот вопрос утром, Майк. Спокойной ночи.

– Хорошо. Спокойной ночи, девочка; и не бойся, я задам тебе этот вопрос завтра утром, рождественским утром.

Она нетвердым шагом направилась к двери и тихонько открыла ее, потом остановилась и повернулась в его сторону.

– Это была лучшая ночь в моей жизни. – Затем она вышла, спустилась по лестнице и вошла в свою комнату. Она не стала раздеваться, а медленно опустилась на кровать и, зарыв лицо в подушку, зарыдала, как не рыдала никогда в жизни.

– Счастливого Рождества, Элен.

– О! Счастливого Рождества. О, моя голова! Моя голова! – Элен поднялась в кровати, затем спросила: – Который час?

– Десять часов.

– О, Боже!… Я не в состоянии завтракать. – Она жестом отвергла поднос, который Бетти собиралась поставить на столик. – Чашку чаю, и все… Где Джо?

– Думаю, его нет; он встал некоторое время тому назад.

– Он бесчеловечен.

– В котором часу вы пришли?

– В два… или в три – не помню, не в состоянии вспомнить.

– Хорошо провели время?

– Да, да. – Элен шире раскрыла глаза. – На удивление хорошо. Там были двое приятных мужчин. Один – доктор, оказавшийся братом Лены Леви. – Она прищурила глаза и искоса взглянула на Бетти: – Что с тобой? Ты выглядишь, как будто всю ночь кутила. Ты что, не спала?

– Да нет, спала, но поздно легла, – она зевнула, – играла в карты с Майком.

– О, какая бурная и беспутная жизнь – играть в карты с Майком. Как себя чувствует хозяин дома?

– Счастлив, улыбается. Можно подумать, что он помнил, что наступило Рождество.

– А вот и второй хозяин или третий? – Элен ткнула пальцем в сторону Джо, входившего в комнату, и Бетти, повернувшись от столика, где она только что налила чашку чая, спросила его:

– Тебе налить?

– Нет, нет. – Он отрицательно покачал головой; затем, подойдя к кровати, сел на край. Он не смотрел на Элен, отыскивая на ощупь ее руку, а сосредоточил взгляд на Бетти, проговорив:

– Я только что виделся с отцом.