– Прекрати, Дэвид.

В качестве ответа Дэвид резко остановил машину и, крепко ухватившись за руль и наклонив над ним голову, сказал:

– С этим необходимо считаться, Джо. Возникла новая ситуация. Ты несешь ответственность за это. Винить ее за такое отношение не следует; нельзя ожидать от нее понимания. Если ты хочешь мира, ты должен смириться с тем, что я – шофер-садовник, а ты – хозяин; и на будущее тебе следует быть более высокомерным по отношению ко мне.

– Перестань молоть чепуху! Даже если бы я мог пойти на это, я бы не пошел, ни ради нее, ни ради кого-то еще, ты же знаешь.

Дэвид теперь выпрямился, отпрянув от руля и прислонившись к сиденью, его руки неподвижно лежали на бедрах. В таком же положении сидел и Джо.

– Тупик какой-то, не так ли?

Джо дважды кивнул головой, прежде чем ответить:

– Да, тупик. Как было и вначале, и так будет всегда.

– Тогда тебя ожидают тяжкие времена.

– Эту сторону вопроса я отрегулирую, не бойся.

– А как относится к ней сам? – Вопрос был задан тихо, невнятно.

– Вообще не знаю, но он разговаривает с ней, а она с ним; фактически ей вроде бы даже нравится подниматься к нему наверх.

– Это, по-моему, хорошее предзнаменование, хотя и несколько удивительно.

– Не занимай такую позицию, Дэвид.

– Извиняюсь. – Дэвид повернулся и, положив руку на колено Джо, сжал его, сказав: – Я не буду обострять ситуацию; буду действовать конструктивно.

Теперь они смотрели друг на друга сквозь угасающий свет со слабой ухмылкой, после чего Дэвид вновь взялся за руль, завел машину и поехал в направлении дома.

Двенадцатого мая 1926 года Генеральный совет объявил о прекращении всеобщей забастовки. В течение девяти дней страна, трудящееся население страны поддерживали шахтеров, но отныне последние оказались одни и оставались таковыми, по мере того как недели перерастали в месяцы. А вот что говорила Мэри Даффи Элле, которая понуро стояла у кухонного стола:

– Они остались одни, и, скорее всего, останутся в таком положении еще долго, так что радуйся, что ты ешь досыта, девочка; тебе пришлось бы поворчать, если бы ты, как большинство из них, вернулась в город; там не осталось почти ни одной упитанной женщины. Для нее теперь ты Джейн, и это все. Теперь ты должна к этому привыкнуть. Это одно из обстоятельств, с которыми такие люди, как мы, должны примириться.

– Мое имя Элла.

– Да, мы все знаем это, детка, но сам согласился с этим. Не забывай.

– Она размягчила его. 

– Выбрось это из головы. Он знает, что делает. Он хочет сохранить мир, и если, разрешив называть тебя Джейн, он сможет достичь этого, то я его поддерживаю.

– Я стану плевать ей в глаза каждый раз, когда она будет называть меня Джейн.

– Успокойся, успокойся. – Мэри тяжелым движением повернулась от плиты, твердо переступая ногами, подошла к столу и, нагнувшись над ним, погрозила племяннице пальцем, сказав:

– Послушай-ка меня, девочка. Такой разговор не пойдет. Что бы ты о ней ни думала, держи эти мысли при себе, и желание плюнуть ей в глаза вскоре станет ей ясно, если уже не стало, так что шевели мозгами, детка, и выражайся как подобает, потому что я тебе вот что скажу: господин Джо, возможно, и мягок, но не дай Бог, если до него дойдет, что ты груба по отношению к ней: узнаешь, почем фунт лиха. Он на многое закрывает глаза, но я не уверена, что ты останешься здесь, если он узнает, что ты открыто дерзишь ей.

– В тот раз он поддержал меня относительно моего имени, я сама слышала.

– Да, ты мне об этом уже говорила; но не нужно искушать судьбу. Беда в том, что ты как с луны свалилась; ты никогда ни в чем не нуждалась, все приносили тебе на блюдечке. Не забывай своего места: мы здесь слуги.

– Да ты мне и не даешь забыть об этом, тетушка Мэри. Слуги. – Элла задрала нос, глядя на свою тетю, и прошипела: – Это твоя любимая поговорка: не забывай своего места – мы слуги. Я вот что скажу тебе, тетушка Мэри: мне ненавистно быть слугой. Кто они такие, в конце концов? Папа говорит, мой дед работал с его дедом и с самим, вот; а сам начинал с того, что стоял у станка и называл себя инженером. Он был чернорабочим, не имея почти никакого образования. А если правда то, что говорят, для некоторых вещей ему и не нужно было иметь образование, и не составляет труда доказать это. А если бы в то время у него не было денег…

– Заткнись! Заткнись сию же минуту! И если снова откроешь рот и будешь нести такое, то я сама пойду к госпоже. Очень жаль, скажу я ей, но твоя мать больна и нужно, чтобы ты была дома. Предупреждаю тебя. Ты говоришь, тебе ненавистно быть служанкой, но есть кое-что, чего ты не любишь еще больше. Пойди и подбери этот шелк – она указала на небольшую кучку черного шелкового нижнего белья, лежавшего на тумбочке, – постирай все это как следует, вытри насухо полотенцем, погладь и поторопись. И если еще услышу что-нибудь подобное, возьму и отдеру тебя за уши.

Выражение лица Эллы явно говорило: «Только попробуй», но ее губы оставались сжатыми, когда она, замешкавшись, схватила шелковое белье, прошла через кухню к двери, которую захлопнула за собой, и через двор в прачечную.

Мэри стояла, прислонившись к спинке стула, делая один глубокий вдох за другим, а когда открылась дверь в холл и на пороге появился ее муж, она сказала без обиняков:

– Эта опять дурит. Что-нибудь взболтнет еще, и ей конец. Всегда какие-то неприятности, отравляющие жизнь.

– Могу еще кое-что добавить. – Даффи осторожно поставил на стол чайный поднос с серебряным сервизом, а затем продолжал: – Вернее, две вещи. Во-первых, она хочет, чтобы ей представляли счет каждую пятницу утром. 

– Но она же знакомится с бухгалтерской книгой.

– Да, она знакомится с ней, но теперь хочет, чтобы все было перечислено по каждому товару. Она так и сказала: «По каж-дому то-ва-ру. К тому же все, что мы заказываем, должно быть записано черным по белому». Она что-то учуяла; должно быть, видела, как дети выходят с сумками.

– О, Боже мой! Но в любом случае, – при этом Мэри ощетинилась, – сам не возражает, а что касается мистера Джо, то ему на это наплевать, он дает им деньги.

– Да, мистер Джо мог и давать одно время, но не забывай, что теперь он женат, а это совершенно иное дело.

– Я и не забываю. – Теперь отношение Мэри ко всему этому было совсем иным, чем она представляла Элле, говоря о своей госпоже. – Нет ни минуты покоя, с тех пор как она сюда приехала. А что еще?

– Она застукала Дэвида, передававшего помидоры и картошку Дэну Игану и еще одному, и не только воспрепятствовала этому, но и поставила Дэвида на место; по крайней мере, попыталась, и они подняли из-за этого наверху такой шум.

– Мистер Джо и она?

– Да.

– Думаешь, она возьмет верх?

– Поживем – увидим. Мистер Джо в сложном положении, можно сказать – между молотом и наковальней.

Об этом как раз и размышлял Джо, держа жену за руки наверху в гостиной. Он понимал, что правда на ее стороне. Как она сказала, раз она в доме хозяйка, то расходы – ее епархия. Кроме того, она привыкла разбираться в домовых книгах с восемнадцати лет. Расчеты – единственное, в чем она преуспела, а расчетные дела этого дома, если в них поглубже вникнуть, продемонстрируют, что их грабят, и не только изнутри, но и извне. Элли делала особый акцент на последнем.

Он нежно гладил ей пальцы, приговаривая:

– Стоит ли забивать голову такими мелочами? Я знаю, они заказывают больше, чем следует, но, как это я теперь понимаю, из лучших побуждений. Видишь ли, дорогая, некоторые из тех, кто в поселке, находятся на грани голодной смерти, особенно женщины; им не нужно будет есть себя, чтобы дети получили лучшую долю.

– Все это так, Джо, но это не твое дело. Для этого существуют власти и Закон о бедных, и им не придется голодать; есть специальные столовые, где кормят супами…

Она чуть было не отлетела от него, когда он резко поднялся, подошел к окну и выглянул на прилегающий к дому участок, сгорающий от дневного пекла.