Да, решил Джо, пора ему просыпаться!

Спустя неделю после той ночи, когда, сидя на кухне, он принял решение, он нанес первый визит в Ньюкасл. Кроме того, Джо выработал привычку заглатывать двойное виски, перед тем как ложиться спать. Итак, новая модель жизненного уклада возобладала.

В период между 1931 и 1938 годами атмосфера в доме вновь изменилась. Если в течение года, когда была жива маленькая девочка, чувство жалости и сострадания превалировало, и даже после первого нервного расстройства Элен к ней проявляли дополнительную заботу и относились с безграничной любовью, то с момента несчастного случая на шахте сострадание и любовь были навсегда отброшены.

Элен понадобился целый год, чтобы оправиться от рецидива, однако модель жизни Джо не изменилась. Постоянно существовала угроза дальнейших рецидивов, и ему не было необходимости в оправданиях при отказе от принятия приглашений или даже в том, что их с Элен не видят вместе.

С течением времени у многих создалось впечатление, что частые поездки Элен в Лондон продиктованы пребыванием в частных клиниках, но это суждение было ошибочным. Она оставалась именно в Лондоне, но наслаждалась этими поездками и откровенно признавалась Бетти, что, если бы не эти перерывы, ее жизнь была бы невыносимой. И в этом Бетти была с ней согласна.

Существование Бетти в эти годы продолжалось в основном в прежнем ключе, единственной переменой стала длительность пребываний у леди Эмберс. Иногда они затягивались на целый месяц, поскольку старая леди за эти годы ослабла, хотя всего лишь телом, так как ее ум был по-прежнему острым. Бетти нередко чувствовала, что все больше поддается ее настойчивым убеждениям навсегда покинуть дом… Но ведь там был Майк… и Джо. Редко проходил день, когда бы Майк не изъявлял потребности видеть ее; и, хотя и менее демонстративно, подобным же образом действовал и Джо.

Элен также по-прежнему нуждалась в старшей сестре, так как ей был необходим кто-то, с кем она могла поговорить и рассказать подробности своих визитов в Лондон; и, разумеется, ей был нужен кто-то, чтобы в ее отсутствие присматривать за сыном.

В том, что Элен любила сына, Бетти не сомневалась, и она доказывала это, требуя, чтобы он постоянно находился с ней с момента прихода из школы. Единственно, когда она не желала видеть его рядом, это во время его приступов, сопровождавшихся пронзительными криками. А за последнее время они участились. На прошлой неделе, находясь в состоянии страха, он трижды поднимал весь дом среди ночи. Но все же Бетти надеялась, что родители не посвятят мальчика в истинную причину таких кошмаров, поскольку понимала, что Мартин настолько чувствителен, что такого рода откровения отразятся на нем.

Доктор считал, что с возрастом эта проблема у Мартина исчезнет, но прошло уже более семи лет после первого приступа, а сопровождавшиеся криками припадки были такими же сильными, как в ту первую ночь. Сейчас, когда он быстро рос и был очень высок для своих лет, эти припадки наносили большой ущерб его здоровью. Это беспокоило Бетти.

Когда она выразила свою озабоченность в беседе с Джо, он признался, что также уже долгое время обеспокоен здоровьем ребенка, и сообщил ей, что Маркус Леви предложил обратиться за советом к его брату. При этом Джо не сказал Бетти, что он ожидает от этой встречи и на что надеется, но подчеркнул, что уже устал ждать, когда осуществится предсказание доктора Пирса о том, что время исцелит сына.

В тот день в начале декабря 1938 года Бетти шла с Мартином по подъездной аллее. Ранее Дэвид заехал за мальчиком в школу и за ней в город, где она занималась покупками, и теперь, быстро идя по дороге домой, они продолжали начатый в машине разговор.

– Но он уверен в этом, тетя Бетт, – настаивал Мартин.

– Видишь ли, его отец – еврей, поскольку он брат мистера Леви. У них есть двоюродные братья, приехавшие из Германии, и один из них был владельцем газеты и знал все о происходящем, и он уверен, что будет большая война.

– Знаешь что, все это – глупость, ведь тебе известно, что мистер Чемберлен ездил в Германию и заключил с мистером Гитлером соглашение, положившее конец всяким разговорам о войне…

– Мэнни говорит, что, по словам его отца, его двоюродный брат считает, что англичане не разбираются в том, о чем говорят.

Бетти закинула назад голову и рассмеялась; затем, взглянув на него, сказала:

– Ты проходил в школе Фридриха Великого?

– Фридриха Великого? Не помню, наверное, нет.

– Я помню высказывание, которое ему приписывается. Он говорил: «Я заключил со своим народом соглашение, которое устраивает обе стороны. Они будут говорить что хотят, а я – делать что хочу». И я считаю, что это высказывание не потеряло актуальности и по сей день. Люди всегда будут говорить, что им хочется, что их устраивает, но коронованные особы почти всегда делают то, что им хочется, даже если в процессе этого лишаются головы. – Она вновь рассмеялась; и теперь уже Мартин смеялся вместе с ней, и она закончила свою мысль словами:

– Так что нечего зря беспокоиться.

– Наверно, это так. – Мальчик склонил голову в сторону, и выражение его лица сделалось задумчивым, когда он сказал: – Я не уверен, что мне хочется идти на фронт: я не люблю убивать – крыс или даже жуков. На днях на уроке биологии Джон Долан сказал, что я – маменькин сынок, поскольку я не мог смотреть на внутренности крысы, но ведь я не маменькин сынок, правда, тетя Бетт?

– Конечно нет, ты – очень бойкий парень, и это можно иногда определить по твоим разорванным брюкам.

– Элизабет такое говорит? – Бетти остановилась, и мальчик, взглянув на нее, выразительно кивнул и добавил:

– Да, говорит, поскольку в этом случае сможет стать сестрой милосердия.

– Но она может стать сестрой милосердия и без войны.

– Но тогда ей не придется ухаживать за ранеными солдатами, а она хочет именно этого – ухаживать за ранеными.

– Правда? Когда же Элизабет говорила об этом?

Они продолжили движение, и мальчик тотчас дал ответ:

– Да вчера вечером, когда мы сидели у теплиц и… – Мартин вдруг замолчал и быстро взглянул на Бетти; и она в свою очередь посмотрела на него.

– Ты не передашь маме?

Бетт отрицательно покачала головой, затем сказала:

– Но ты же знаешь, что тебе запрещено ходить в коттедж.

– Но я не был в коттедже, тетя Бетт, я был у…

– Все равно. – Ее голос теперь был спокойным. – Ты же знаешь, что имеет в виду твоя мать, ведь так?

Мальчик смотрел теперь вперед, его голос был напряжен, и тоном взрослого он проговорил:

– Мне нравится Элизабет, тетя Бетт. Мне всегда нравилась Элизабет, и я не собираюсь прекращать разговаривать с ней. В конце концов… – Он пристально посмотрел на Бетти и продолжал: – Отец никогда мне не говорил, чтобы я не разговаривал с ней и не ходил в коттедж. Элизабет нравится отцу, очень нравится, и ему нравится Хейзл… и Дэвид. Я… я не понимаю, почему люди не могут нравиться, если они черные; Дэвид ведь не может не быть черным. К тому же Элизабет не черная, так чего же мать поднимает шум? Не могу понять. Я хотел бы, чтобы она сказала мне, почему она ей не нравится. Однажды я спросил ее, но она рассердилась и заболела.

– Мартин. – Бетти остановила его движение, когда они дошли до поворота подъездного пути, и, наклонившись к нему, спокойно произнесла: – Не надоедай матери такими вопросами. И старайся не видеться с Элизабет, когда мать дома. Когда она в Лондоне… ну, я в любом случае не могу все время следить за тобой, ведь так? – Теперь она улыбнулась ему, а он медленно улыбнулся ей, затем совсем не по-мальчишески он вдруг потянулся к ней, обнял ее и сдавил в объятиях. Когда она на мгновение крепко сжала его, он сказал:

– О, тетя Бетт, как жаль, что ты – не моя мать! Жаль, очень жаль.

Теперь они стояли порознь; ее глаза мигали, она сглотнула и сказала: