И теперь показалось, что время повернулось и прошлое стало настоящим, так как та женщина, которая только что поднялся по лестнице в коротком платье, лицом и манерами в такой степени напоминал его мать, что можно было подумать, что та родилась вновь. Странно, очень странно, что он выбрал именно такую…

И все же сейчас расклад более справедливый. Молодой Джо во многом похож на отца – упрямый, своевольный и уязвимый, вот именно, уязвимый, но у него перед отцом одно-единственное преимущество – он образован и может использовать свое красноречие; ему не нужно прибегать к брани, ругани, нецензурным выражениям, чтобы довести до сведения свою позицию, раздражая тем самым чувствительное ухо жены- леди. Нет, молодой Джо может так просеивать мысли, что они вонзаются в мозг, подобно осколкам. Этой молодой госпоже не придется делать все по-своему, как пришлось его матери, и она благодарила за это Господа. Но пока что он прямо стелется перед ней.

Он сказал – чай, через двадцать минут, китайский. Мэри Даффи развернула свое тяжелое тело и медленно пошла на кухню.

Элен сняла верхнюю одежду и занялась осмотром гостиной, которая примыкала к спальне – комнате, которая, по словам Джо, была когда-то будуаром. Она до сих пор носила на себе печать того будуара, которую, как Элен решила для себя, она уничтожит как можно скорее, так как украшенные кисточками бархатные ламбрекены ослабляли свет от двух окон, одно из которых, расположенное по фасаду дома, выходило на юг, а другое на запад, с видом на сад. Здесь же находился гарнитур времен Людовика XV, искусно отделанный, однако обивка потеряла первоначальные цвета и местами пообтерлась. Да, она все это также заменит.

– Что ты сказал? – Она посмотрела на наклонившегося к ней Джо.

– Я говорю, миссис Мечтательница, как насчет того, чтобы сопроводить меня на верхний этаж и поприветствовать своего тестя?

– Что ты, Джо! – Она немного нетерпеливо покачала головой, продолжая, тем не менее, улыбаться ему. – Мне нужно принять ванну и переодеться, но больше всего мне хочется пить.

– Как я уже сказал, чай будет готов в любую минуту; вернее через двадцать минут. – Он взглянул на свои часы. – Еще десять минут. Но может быть, ты хочешь не чая, а чего-нибудь другого? – Джон приблизил к ней лицо, и, когда она улыбнулась ему, сжав губы, поцеловал их, а затем, выпрямившись, погрозил пальцем и сказал: – Никакого питья до обеда.

– Не запугивай меня.

И он снова наклонился над ней; снова его губы прижались к ее губам. Затем, нежно держа ее лицо в ладонях, Джон сказал:

– Кто осмелится запугивать тебя? Убеждать, принуждать, льстить, просить – да, но не запугивать.

Элен нежно отодвинулась от мужа, положила голову на спинку кушетки и, мягко улыбнувшись, ответила:

– Иди повидайся с отцом. Скажи ему, я поднимусь, как только приму ванну, переоденусь и… глотну чаю.- Она произнесла последние слова, подражая северному диалекту.

На лице Джо была счастливая улыбка, когда он вышел из комнаты, быстро пересек широкую квадратную лестничную клетку и взбежал на третий этаж, где в последние три года его отец проводил большую часть своего времени.

Почему человек с сильным артритом желает проводить время в этой части дома, где четыре большие комнаты были частью чердачного помещения, оставалось загадкой, пока не побываешь в комнатах; открывающийся из окон вид давал ответ на этот вопрос. Но главная причина, заставлявшая Майка Ремингтона проводить здесь столько времени, заключалась в двух комнатах, отведенных под мастерские.

До того как стать бизнесменом, Майк был инженером; теперь же он вернулся к первоначальному занятию. Но мастерил уже с помощью проволоки и дерева. Медленно и кропотливо он создавал макеты церквей, домов, кораблей. И хотя он бывал неразборчив в выражениях и крут с людьми, но всегда нежно относился к дереву.

Последним, но не самым малым развлечением третьего этажа была возможность – если у вас хватит ловкости забраться по крутой лестнице, – созерцать округу с обзорной башни, не имевшей в графстве аналогов, так как в ясный день открывался вид через Фелберн вплоть до мостов, пересекавших реку у Ньюкасла. В противоположном направлении можно было видеть далеко за зданиями шахты башни огромного собора в Дурхэме.

Когда Джо, толкнув, открыл первую дверь на лестничной клетке, он с удивлением увидел отца, сидевшего у окна с видом на подъездную аллею; его шишковатые скрюченные пальцы на сей раз бездействовали.

Когда отец повернул к нему голову, Джо произнес спокойным голосом:

– Привет! Что случилось? Ты что, решил бастовать раньше других? За это тебя могут занести в черный список, ты же знаешь.

Теперь он стоял перед человеком, плечи которого заслоняли спинку кресла и по-прежнему создавали впечатление силы, как и возвышавшаяся над ними большая голова с седеющими волосами. Хотя кожа лица обвисла, особенно вокруг глазных впадин, отец оставался красивым. Особую силу лицу придавал стальной взгляд ясных голубых глаз, направленных на сына; и то, что они увидели, отозвалось в нем болью, так как он как бы смотрел на самого себя, когда его тело было полным жизни, спина прямой, а суставы двигались легко.

– Ты в доме уже пятнадцать минут, – обвиняющим тоном сказал Ремингтон-старший.

– Неужели? – Джо взглянул на часы. – Да, ты прав, пятнадцать минут. Что, по-твоему, я должен был делать? Бежать наверх и оставить жену, с которой мы только что поженились, осваивать дом в одиночестве?

– Что-то в этом роде. – Губы Майка слегка дрогнули, затем расплылись в улыбке, и он разразился смехом, к которому присоединился и Джо.

– Ну как провели время?

– Как всякий медовый месяц.

– Звучит не очень обнадеживающе.

Теперь Джо повернулся, выдвинул вперед стул, уселся и сказал:

– Все было прекрасно, за исключением того, что пришлось вернуться на неделю раньше. Я проклинал забастовку.

– Не только ты. Пока все это не закончится, будет кромешный ад. Только представь себе: поднялась вся эта чертова страна, все встало, просто невероятно.

– А как наши дела?

– О, наши дела. – Майк почесал ухо. – Тебе тоже достанется, мой мальчик, могу тебя заверить.

– Но больше половины работающих у нас не члены профсоюза.

– Это так, но треть в нем состоит. Если остальные и не присоединятся к забастовке из сочувствия с ними, то постоянные обвинения в штрейкбрехерстве и попытки протащить их по улице, вытянув при этом все жилы, могут заставить рабочих изменить позицию.

– Ну, я думаю, дело не зайдет так далеко.

– Ты об этом не имеешь ни малейшего представления, мой мальчик; ты ни разу в жизни не видел людей по-настоящему голодных. И это еще не самое худшее. Сами они могут кое-как перебиться, но когда у их жен и детей начнутся обмороки от голода, тогда – берегитесь, так я считаю.

– А что думает на этот счет Джорди? Он управляющий, он должен знать настроения людей.

– Да, он знает, поскольку уже видел такое. Он разбирается в настроениях; для этого у него имеются основания. Он помнит, как его до потери сознания отдубасил какой-то тип из Бертли. Он был тогда молодым парнем и работал в шахте. К тому времени его отец погиб, его засыпало, и тело так и не отыскали. Джорди пришлось содержать мать и четырех маленьких братьев и сестер, поэтому он вернулся в шахту вместе с несколькими ирландцами, которых привез владелец. После же того избиения он сказал: все, баста. На шахте места ему уже не было, и тогда он пришел ко мне. Да, Джорди прекрасно осведомлен о настроении. Но в данный момент особенно взбешен из-за спущенного приказа.

– Какого приказа?

– Которого ты ждал накануне своего отъезда.

– Ты имеешь в виду корпуса радиоприемников? Решение принято?

– Да, принято.

– Прекрасно.

– Прекрасно? Да, когда они работают, а когда они простаивают, что делать?

– Конечно, это ведет к задержкам, но я не думаю, что это продлится больше пары недель или около того; больше страна не выдержит.