Бетти нравился Майк. Очень нравился, но слишком часто в его присутствии она чувствует себя так, как будто ее грубо анатомируют в прозекторской. Она устала от всего этого. Казалось, она находится на передовой между четырех различных лагерей: лагеря кухни; лагеря первого этажа; лагеря, состоящего из одного человека здесь наверху; и лагеря коттеджа. И по странному стечению обстоятельств именно этот лагерь, находящийся за пределами дома и кажущийся самым счастливым, является основной причиной инакомыслия в доме.

В этот момент ее охватило желание быть с леди Мэри, так как там ей пришлось бы угождать лишь одному человеку. Может быть, она забитая прислуга, но с леди Мэри она была бы в распоряжении человека, который бы ей адекватно платил за исполнение роли прислуги, а не заставлял чувствовать, что она должна считать служение за счастье, как это делала ее сестра.

Бетти уже вышла на лестничную площадку, когда увидела Элен и Джо, спускающихся по главной лестнице. Они шли рядом: он смотрел на нее, а она – на него. Как сказал Майк, «пробуждение будет медленным»… Возможно, он и не пробудится никогда.

Что ж, она надеялась, что она достаточно взрослая и может желать, чтобы Джо оставался в состоянии сна вечно, но для человеческой природы как таковой это тоже довольно трудно.

Вся жизнь трудна, и она обнаружила это не сегодня и не вчера.

Наступило Рождество 1928 года. В доме сиял свет. В каждой комнате потрескивал огонь, и молодой Пэт Коллинз, помощник Дэвида по садовым делам, трудился в течение всего дня, обнося дровами и углем все комнаты – от нижнего этажа до чердака.

В холле висел остролист и белая омела, а между двумя длинными окнами гостиной стояла двухметровая елка, украшенная свечами и стеклянными игрушками, а вокруг бадьи, в которой она находилась, лежала груда пакетов в красочной упаковке.

Во всем доме царило возбуждение, и Элла, спешившая на кухню, сказала Мэри:

– Знаешь что? Такое чувство, как будто не Рождество, а канун Нового года.

Мэри тоже с самого утра суетилась. Она заканчивала покрывать глазурью несколько небольших тортов и сказала не задумываясь:

– Я ведь тебе говорила, как и в прошлом году, это потому, что она с юга; они там не очень отмечают Новый год; для них Рождество – это все, мы же считаем, что Рождество – это для детей, а Новый год – время для увеселения.

– Жаль, что он еще не очень большой, чтобы насладиться елкой. Ба! Как же красиво она ее разукрасила! Ничего не скажешь. Думаю, нас ожидают хорошие подарки.

– Я сказала тебе, Элла; занимайся своим делом и отойди от дерева.

Элла повернулась к Даффи, сидящему на деревянном стуле у огня, с ногами на каминной решетке, с трубкой во рту, засмеялась, глядя на него, и, махнув рукой в его сторону, сказала:

– А ты, дядюшка Джимми, как ты думаешь, для чего у меня глаза? Кстати, о глазах… – Она понизила голос, подошла к столу и, наклонившись через него к своей тете, воскликнула громким шепотом:

– Вечером на ее бюсте будут глаза.

– На бюсте? – Мэри перестала выдавливать из тюбика глазурь и сказала: – На бюсте? О чем это ты?

– Как о чем? Жаль, что вы не видите; когда она спустится вниз, на ней будет прозрачная накидка. Вот! – Затем она прикрыла рот рукой, распрямилась и, бросив взгляд в сторону, кивнула своему дяде и закончила мысль: – Ты прямо отпадешь, дядюшка Джимми.

Даффи вынул изо рта трубку, снял одну за другой обе ноги с решетки и спросил:

– Что значит «отпадешь»?

– Ее грудь, ее бюст, – Элла указала пальцем поочередно себе на груди, – они практически свисают наружу.

– Элла! Думай что говоришь.

– Да ведь это так, тетушка Мэри: она одевала свое платье, на нем вообще почти нет верха. Воротник-стойка, и они торчат как сливовый пудинг. Я… я смотрела на них в зеркало, и она спросила: «Что-нибудь не так, Джейн?» – Она очень удачно подражала ее голосу. – А я ответила: «Нет, мэм. Нет, мэм». И когда я вышла из комнаты, я слышала, как мистер Джо выходил из гостиной, и она что-то ему сказала, но я не расслышала, после чего она рассмеялась… она такая противная.

– Я тебе велела думать, что говоришь. Болтнешь что-нибудь, а она подслушает.

– Да пусть… О! – Она протянула руку, взяла со стола отломанный кусочек торта и, откусив его, медленно покачала головой, посмотрела в дальний угол кухни и сказала: – Не знаю, о чем думает мистер Джо, выставляя ее другим мужчинам на обозрение.

Мэри подняла поднос, на котором лежали пирожные, и, повернувшись, пошла с ним к буфету, а проходя мимо мужа, обменялась с ним многозначительным взглядом.

Элла собиралась еще что-то сказать, когда дверь кухни отворилась и вошла Нелли Макинтайр и, подойдя прямо к Элле, спросила, потрясенная:

– Ты видела ее?

– Да, видела. Что скажешь?

– Что сказать? – Нелли качала головой, пока белый накрахмаленный чепец не сполз набок; затем, поочередно взглянув на присутствующих, высказалась: – Буду откровенна и не стану извиняться перед вами, мистер Даффи, за сказанное. Думаю, что, если бы она так выворачивала груди своему ребенку, как это делает сегодня для всеобщего обозрения, он бы так не плакал.

Воцарилось секундное молчание, пока Элла не похлопала Нелли по плечу, рассмеявшись и проговорив:

– Здорово! Ты права, права. Она права, тетушка Мэри, права, права.

Мэри выпрямила свое полное тело, сложила руки на линию, где должна была находиться талия.

– С вами двумя никто не спорит, но лучше было бы оставлять свое мнение при себе и помнить, что у вас хорошая работа, а от ее слова многое зависит.

Девочки взглянули друг на друга, вздохнули и вместе вышли из кухни, но в холле Нелли ухватила Эллу за руку и утянула ее через коридор в комнату для завтраков. Там, закрыв за собой дверь, она зашептала:

– Я слышала, как мисс Бетти ее осудила.

– В отношении грудей?

– Да. Думаю, что да, потому что она сказала: «Это же всего-навсего небольшой обед, Элен, а Леви очень консервативны», на что госпожа сказала: «Настало время встряхнуть их, не так ли?» Затем мисс Бетти сказала: «Это не Лондон, Элен», а госпожа ответила: «Да, ты права, они так… провинциальны, меня от них тошнит. Если не строить здесь жизнь по-своему, то можно умереть». После этого мисс Бетти сказала: «А Джо видел?» Госпожа ответила: «Конечно, видел». Тогда мисс Бетти сказала: «Но не на тебе. Не раздражай его, Элен». На это госпожа рассмеялась и сказала: «Чтобы мои груди раздражали его! О, что ты в этом смыслишь, Бетти?» Затем мне пришлось сматывать с лестничной клетки, потому что мисс Бетти поспешно вышла из комнаты.

– Значит, они не берут с собой мисс Бетти?

– Не берут, но ведь она же никогда не ездит с ними.

– Вообще-то да. Но сегодня канун Рождества и званый обед…

– Она одела новое платье.

– Надо же! Мисс Бетти?

– Да, шерстяное, бледно-розового цвета. Она в нем такая хорошенькая… хорошенькая, как, впрочем, и всегда. Даже не верится, что они – сестры, верно?

– Не верится: одна как куколка, другая как лошадь. Но я знаю, какую бы из них я выбрала.

– И я знаю, и я знаю.

Они кивнули друг другу, затем, как заговорщики, выбрались из комнаты.

Было девять часов. В доме стояла тишина. Они уехали больше часа тому назад среди всеобщего веселья, и Джо сказал:

– Жаль, что ты не едешь с нами.

Бетти не поверила ему; не напомнила и о том, что ее и не пригласили, но подумала, как это любезно с его стороны. Он был добрый, этот Джо. За его взрывным и несколько иррациональным поведением скрывалась глубокая заботливость. Та самая заботливость, которая и делала его иррациональным. Мэри, Джейн и Нелли ушли в поселок к родственникам. Идти пешком было бы далеко, но Дэвид вернулся из дома Дэна, где он оставил Хейзл, чтобы довезти их на машине, и в доме остались только Даффи, Майк, ребенок и она сама, и он казался неестественно пустым.