Он сбежал по лестнице и влетел в столовую, но не успел открыть рот, как Бетти поднялась из-за стола, вытерла рот и спросила:

– Роды состоялись?

– Нет, нет, Бетти, нет, нет. – Он наклонил голову, а затем стал качать ею из стороны в сторону. – Она хочет тебя. Она не переносит акушерку. Да и я, кстати, тоже. Сколько это еще продлится, Бетти?

– Я… я не знаю, Джо. Но если это будет продолжаться, то, думаю, доктор отправит ее в больницу.

– Что! – Он вскинул голову. – Когда он говорил это?

– Он сказал это, когда уезжал, перед тем как ты вышел.

– Что он может сделать для нее там, чего не может здесь?

– Я… я думаю, он рассматривает возможность кесарева сечения.

– Резать ее? – Джо прищурился.

– Это вполне безопасно. Он… он объяснил мне.

– О, Боже, Бетти! – Джо стоял перед ней, и она взяла его руки и, сжав их, сказала:

– Все обойдется. Все обойдется. Старайся не волноваться. Доктор… он не проявляет беспокойства. Он говорит, такое бывает нередко.

– Нередко? – Когда Джо вновь поник головой, она внимательно посмотрела на него. Ему исполнилось двадцать семь лет на прошлой неделе, но он выглядел на все сорок. У него было болезненно-бледное лицо, линии у бровей углубились, темно-коричневые глаза почернели и запали. Казалось, что его плотная фигура, которая сама по себе источала мощь, прогибалась под одеждой. Но Бетти заметила в нем эти перемены не последние два дня, они подкрадывались к нему все прошедшие три месяца, когда у него не складывались дела в будуаре.

Конечно, раздражительность Элен может довести до ручки и святого, а Джо, она была вынуждена признать, не святой. Он упрямый и неподатливый, особенно в принципиальных вопросах, а его принципы, к сожалению, фокусировались в основном на расовом вопросе, применительно к Дэвиду, и на нынешнем тяжелом положении шахтеров – в первую очередь семьи Иган, по причине, как она полагала, их связи с Хейзл. Она сама иногда была озадачена заботой Джо о благосостоянии Дэвида и Хейзл и была вынуждена не единожды рассматривать ситуацию с позиций Элен и даже проявлять понимание к ее отношению.

Теперь Бетти похлопала его по рукам и сказала:

– Все будет в порядке, вот увидишь; завтра в это время тебя оглушит пронзительный крик ребенка.

В ответ на ее улыбку он скорчил мину и тихо сказал:

– Надеюсь, ты права, Бетти… Ты наелась?

– Да, да, я уже закончила.

– Ты не пробыла внизу и десяти минут; ты, должно быть, измотана.

– О, не думай обо мне, я здорова как лошадь. Послушай. – Бетти снова похлопала его по руке. – Пойди и выпей что-нибудь покрепче. Затем поднимись к отцу; он почти в таком же состоянии, что и ты. Сегодня утром он хотел спуститься, но я остановила его, потому что я не смогла бы выманить его из комнаты. И могу представить себе, что подумала бы мадам Стифнек. Теперь иди и сделай, как я говорю, поднимись наверх и посиди с отцом.

Бетти оставила Джо одного, быстро вышла из комнаты и поднялась по лестнице.

Еще не дойдя до лестничной площадки, она услышала крик Элен, и, когда она открыла дверь спальни, крик оглушил ее, и все, что она могла сделать, это не поморщиться, столкнувшись с этим.

– Успокойся, успокойся! Все нормально. Все нормально, дорогая!

– О, Бетти! Бетти! Я умираю.

– Ничего не умираешь! Не говори глупости.

– Ты не знаешь. – Элен задыхалась, но продолжала: – Ты не знаешь, что это такое. Никогда… никогда снова, если… если буду жива. Никогда снова. Ты меня слышишь?

– Да, дорогая, слышу.

– Я заставлю его поклясться, обязательно заставлю, я заставлю его поклясться, никогда снова. О… х!

Вечером в полвосьмого пришел доктор и, пробыв у кровати несколько секунд, воскликнул:

– О, прекрасно, вы делаете прогресс! – Он сказал это с улыбкой.

Потом доктор подошел к акушерке:

– Очень хорошо, она делает прогресс.

– Сколько… сколько еще это продлится?

Он взглянул в лицо Элен и потрепал ее по щеке.

– Все зависит от вас, дорогая. Все зависит от вас. Продолжайте работать. Я очень рад за вас. Вы – мужественная девушка.

– О, замолчите!

Доктор слегка поднял брови, отвернулся от кровати и посмотрел на акушерку, акушерка же слегка покачала головой, и этот жест означал: «Ну что я вам говорила?»

Бетти стояла у двери гостиной, и, хотя она не подавала доктору никаких знаков, он подошел к ней, как будто она дала сигнал. Она прошептала:

– Роды начинаются?

А он в ответ прошептал:

– Есть признаки.

– Ее не нужно будет отправлять в больницу?

– Нет, нет; не думаю, что это необходимо на этой стадии. Если бы она помогла себе еще немного, все было бы в порядке.

– Она очень страдает.

Он на мгновение лукаво взглянул на нее, затем приблизил к ней лицо.

– Вот что такое роды, моя дорогая, – тихо сказал он.

– Бетти! О Бетти! Бетти!

Она отвела взгляд от лица доктора, заспешила к кровати и, нагнувшись над Элен, ухватила ее за ищущие руки и нежно сказала:

– Успокойся, дорогая. Успокойся. Это последний этап.

– Да? Ты… ты действительно так считаешь?

– Да, конечно. Теперь расслабься; опустись пониже в кровать… и, когда наступит боль, обопрись на меня и мы сработаем вместе.

– Сработаем… вместе. Да, да… вместе сработаем. Ты не представляешь, что это такое, не представляешь, не представляешь.

– Кое-какое представление имею.

– О-о-ох!

– Начинается. Давай, давай!

Она едва закончила говорить, как почувствовала, что акушерка отталкивает ее от кровати, и она удивила не только акушерку и доктора, но и саму себя, повернув голову и закричав:

– Уходите, вы! Оставьте нас одних. Занимайтесь своим делом.

Воцарилась длительная пауза, прежде чем акушерка ответила ей так же громко:

– Это и есть мое дело. Я вижу, что у вас ничего не получается. Хорошо, дорогая, давай. Поднатужься сильнее. Так, хорошо.

Когда Элен издала глубокий вздох, прежде чем опуститься в постель, Бетти чуть было не завалилась на нее, так как Элен продолжала держать ее за руку и длинные ногти вонзились ей в запястье…

Это продолжалось почти до полуночи, когда врач, теперь уже с засученными рукавами, акушерка, вся взлохмаченная, и Бетти, почти так же изможденная, как и Элен, вместе облегченно вздохнули, когда сын Джо без особой охоты вступил в этот мир и немедленно возгласил о своем возмущении, в то время как его держали в подвешенном состоянии за ноги. И на этот крик открылась дверь и тотчас появился Джо, его уставшее лицо сияло, рот был открыт, глаза горели, пока доктор, завернув ребенка в теплое полотенце, которое Бетти держала наготове, не мотнул в его сторону головой и не прокричал: «Все, все!» А Бетти, нежно прижимая ребенка к груди, взглянула на узелок и сказала:

– Мальчик, мальчик, красивый мальчик! Иди… иди и скажи самому. – И она закинула вверх свою голову.

Джо несколько секунд не двигался, а стоял, глядя в сторону кровати, где акушерка и врач склонились над Элен, а Бетти вновь говорила, быстро повторяя на этот раз:

– Иди, иди, с ней все нормально!

Когда дверь закрылась, ее взгляд упал на сморщенное личико, выглядывающее из-под складок полотенца. На макушке малыша были волосы, темные волосы. Его глазенки мигали, а челюсти работали: он был живой, в нем была жизнь. Он был красивый, о, такой красивый!

Боль, которая пронзила ей сердце, на этот раз была вызвана тем, что открылась старая рана, эта была боль, о которой она не забыла и в которой слились разочарование, тоска, потребность… и зависть.

После родов Элен была очень слаба. Она оставалась в постели почти месяц, и, наперекор бытующему мнению, воспоминание о родах не изгладилось из ее памяти, поскольку чуть ли не каждый день она вспоминала о них и клялась, что скорее покончит с собой, чем вновь испытает подобное.

Вначале Джо убеждал ее, что беспокоиться не о чем, что его устраивает это, что больше ничего подобного не произойдет, но, когда угроза стала повторяться ежедневно, это начало его немало раздражать, тем более что сын беспрестанно плакал, когда просыпался. Джо объяснял это искусственным кормлением, так как Элен наотрез отказалась кормить ребенка грудью.