278. Хирург Я весел, здоров и как будто крепок, И сердце стучит и работает дружно, И кажется — тело — не тело, а слепок. Которому вовсе облаток не нужно. Но вдруг выбивает из круга, из такта, То бурей бросает, — то мертвым лежишь. Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то. Кладите на стол и готовьте ножи». Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука. Любви и наркоза не знаю давно. Дрожит мое сердце, и голос, и руки При виде белеющих яблонь весной. Я в синие ночи брожу по аллеям И словно романтик с зарею дружу. Я болен. Вам, доктор, должно быть виднее Подайте мне маску. Я замер. Лежу. И вот я застыл, как бездушная плаха, Но брызнули слезы по впадинам щек, Когда он спокойным, уверенным взмахом Утихшую грудь пересек. Сознанье уходит, качается, вертится И пульс разрывает ритмичную цепь. Сейчас вот рукой остановит сердце И сердце, как вишню, раздавит ланцет. И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен, Сквозь бред хлороформа, метель чепухи Хирург говорит: «Безнадежно болен. Опасней чахотки и тифа — стихи». 279. Мудрость
Восприняв мудрость чисел и таблиц, Пройдя тройные рощи интегралов, Мы вышли в жизнь, Как в схватку корабли, Обрывки пены бросив у причалов. Нам стали тесны эти небеса И ход планет казался тяжелее. Нам другом был и Ом, и Гей-Люссак, Декарт, Паскаль и Менделеев. И мир был покорен и прост, И формулам должны были поддаться Спокойное мерцанье звезд И душное цветение акаций. Но в гроздьях формул потерялись мы, Найдя не сразу наше назначенье. Философы! — Лишь обменяли мир. Мы — изменить должны его движенье. 280. Очень рано Еще над морем не светало, Еще в горах висела мгла. Когда украдкой пробежала Большая капля вдоль стекла. И теплый дождик рад стараться — Давай шуметь по мере сил По листьям мокнувших акаций, По тонким столбикам перил. И пузырями у фонтана Пошел вздуваться и шипеть. Пускай шумит. Еще ведь рано И нам вставать, и птицам петь. 281. Еще февраль Еще февраль. Все окна взяты в плен. Мороз сильней становится под вечер. У клиники сутулится Рентген, Тяжелый снег всё падает на плечи, А он, старик, взойдя на пьедестал, Так и стоит без шубы и без шляпы. Бездушный медицинский персонал! Ему халат накинули хотя бы. У нас ведь вдоволь света и тепла, А как ему, сердечному, на стуже? …Уже давно убрали со стола Немного запоздавший ужин. Уже давно в палатах тишина, Войдет сестра и свет потушит скоро. Но время не пришло еще для сна, Еще минуте есть для разговора. Мечтаний долгожданная пора! Слова идут украдкою, по-лисьи: «Пусть болен я, но лишь один бы раз Пройти опять по улицам Тбилиси! Где всюду смех и солнце, и тепло… Вы были в Грузии когда-нибудь весною? Сосед умолк, он дышит тяжело. «А вот у нас, над Северной Двиною…» Стихает говор. Даже думать лень. Бессилье. Сон. Свободен каждый атом. И вот тогда, предлинный, словно тень, Старик Рентген проходит по палатам. 282. Лето 1940 года Вся в тусклом золоте заря, И солнце тлеет еле-еле… Июнь — в листках календаря, А руки зябнут, как в апреле. По крышам дач, по кровлям будок Шумит без устали вода, Лишь вспыхнет небо иногда Неярким цветом незабудок. И снова туча облегла Отяжелевший купол неба… И просишь чуточку тепла, Как нищий просит ломтик хлеба. 283. Дорожный мастер Как весело мастер дорожный живет. Летит на дрезине и песни поет. Качаются травы, взлетает песок, Дрожит на шесте кумачовый флажок. Над пеною рек, над равниной, Как птица, мелькает дрезина. Мосты прогремят и туннель промелькнет — Дрезина замедлит стремительный ход. Наш мастер проверит, как шпалы лежат. Он камешков белых подвыправит ряд. И снова помчится дрезина — Полно еще в баке бензина. Но небо темнеет, темнеет вода — Над стрелкой зеленая всходит звезда. И тени бледнее кругом… Наш мастер уходит в свой дом. Стоит под навесом дрезина — Наверно, ни капли бензина. |
