503. Танец души А.Р. В белых снежинках метелицы, в инее, Падающем, воротник пороша, Став после смерти безвестной святынею, Гибко и скромно танцует душа. Не корифейкой, не гордою примою В милом балете родимой зимы — Веет душа дебютанткой незримою, Райским придатком земной кутерьмы. Ей, принесенной декабрьскою тучею, В этом бесплодном немом бытии Припоминаются разные случаи — Трудно забыть похожденья свои. Всё — как женилась, шутила и плакала, Злилась, старела, любила детей, — Бред, лепетанье плохого оракула, Быта похабней и неба пустей… Что перед этой случайной могилою Ласки, беседы, победы, пиры? Крепкое Нечто с нездешнею силою Стукнуло, кинуло в тартарары. В белом сугробе сияет расселина, И не припомнить ей скучную быль — То ли была она где-то расстреляна, То ли попала под автомобиль. Надо ль ей было казаться столь тонкою, К девам неверным спешить под луной, Чтоб залететь ординарной душонкою В кордебалет завирухи ночной. Нет, и посмертной надежды не брошу я, Будет Маруся идти из кино — Мне вместе с предновогодней порошею В очи ее залететь суждено. 504. Вальс Грибоедова Завтра вечером в восемь часов Заверну я к тебе попрощаться. Ясен ум. Чемодан мой готов, Завтра я уезжаю, как Чацкий. Будет поезд греметь и качаться, — Подвижной, неустойчивый кров. Что сказать? Молви мне: «Будь здоров!» Завтра я уезжаю, как Чацкий. Кем я стану во мнении дам, В завидущих глазах старушонок? Не к лицу мне идти по следам Душ кривых и сердец устрашенных. Вот твой голос — он полон и звонок, Вот твой облик, присущий пирам, Говорливому множеству драм Душ кривых и сердец устрашенных. Ну, а я от живой мелюзги, От приморского скучного сада, От сердец, где не видно ни зги, От тоски сведенборгова ада Уезжаю — и плакать не надо. В ресторанчике зарево вин, Ходят воры и врут златоусты. Я гулял и заметил один Уголок оскорбленному чувству. Шел снежок, не спеша и не густо… Елки в святости зимних седин… И трудящийся рыл гражданин Уголок оскорбленному чувству. Но до этого мне далеко… От любви умирают не часто. Балерина в телесном трико Даст мне ручку белей алебастра. Даст мне нежную ручку — и баста!.. Предрассветных небес молоко, Дальний вальс утихает легко… От любви умирают не часто. 505. Танец медведя
А.Р. Перьям и белым страницам, кистям и просторным полотнам, Нет, не завидую я, хоть участь свою и кляну. В мире животных я стал неизящным животным. Бурым медведем сижу я в дурацком плену. В старом Париже я был театральным танцором. Жил небогато, был набожен, сыт и одет… Склокам актерским конец… Конец оркестровым раздорам — Хитрый Люлли сочинил королевский балет. Я танцевал в эти годы красиво и ловко, Был на виду у придворных скучающих дам. Ты мне была несравненной партнершей, чертовка, Я и теперь тебе сердце медвежье отдам. Помню я всё: как тебя увозили в карете, В белой карете с опасным и громким гербом. Помню, как ты возвратилась ко мне на рассвете… Но почему-то не помню, что было потом. Ты ли меня беззаветным враньем утомила, Сердце ль мое разорвалось от горя любви… Прутьями клетки моя обернулась могила, Силы бессмертные мне повелели — живи! Смотрят меня пионеры, студенты, зеваки, Мужние жены мне черствые булки суют, Натуралисты вторгаются паки и паки В зоологический мой безлюбовный приют. Изредка только под модной ужимкою шляпы, Мнится, узнал я сиянье трагических глаз, И поднимаюсь тогда я на задние лапы, И начинаю забавный и жалобный пляс. 506. Ничто Ничто… Пусть пролегло оно Для любопытства грозной гранью… Пусть бытие его темно И заповедано сознанью. Истлел герой — возрос лопух. Смерть каждой плоти плодотворна. И ливни, оживляя зерна, Проходят по следам засух. СТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОЭТОВ 507. «Мой товарищ, в предсмертной агонии…» Мой товарищ, в предсмертной агонии Не зови ты на помощь людей. Дай-ка лучше согрею ладони я Над дымящейся кровью твоей. И не плачь ты от страха, как маленький, Ты не ранен — ты только убит. Я на память сниму с тебя валенки. Мне еще воевать предстоит. {507} |
