170. Дословная родословная Как в строгой анкете — Скажу не таясь — Начинается самое Такое: Мое родословное древо другое — Я темнейший грузинский Князь. Как в Коране — Книге дворянских деревьев — Предначертаны Чешуйчатые имена, И Ветхие ветви И ветки древние Упирались терниями В меня. Я немного скрывал это Все года, Что я актрисою-бабушкой — немец. Но я не тогда, А теперь и всегда Считаю себя лишь по внуку: Шарземец. Исчерпать Инвентарь грехов великих, Как открытку перед атакой, Спешу. Давайте же раскурим эту книгу — Я лучше новую напишу! Потому что я верю, и я без вериг: Я отшиб по звену и Ницше, и фронду, И пять Материков моих сжимаются Кулаком Ротфронта. И теперь я по праву люблю Россию. {170} 171. Самое такое (Поэма о России) Русь! Ты вся — поцелуй на морозе. Хлебников 1. С истока Я очень сильно люблю Россию, но если любовь разделить на строчки — получатся — фразы, получится сразу: про землю ржаную, про небо про синее, как платье… И глубже, чем вздох между точек… Как платье. Как будто бы девушка это: с длинными глазами речек в осень, под взбалмошной прической колосистого цвета, на таком ветру, что слово… назад… приносит… И снова глаза морозит без шапок. И шапку понес сумасшедший простор в свист, в згу. Когда степь ногами накреняется набок и вцепляешься в стебли, а небо — внизу. Под ногами. И боишься упасть в небо. Вот Россия. Тот нищ, кто в России не был. 2. Год моего рождения Тогда начиналась Россия снова. Но обугленные черепа домов не ломались, ступенями скалясь в полынную завязь, и в пустых глазницах вороны смеялись. И лестницы без этажей поднимались в никуда, в небо, еще багровое. А безработные красноармейцы с прошлогодней песней, еще без рифм, на всех перекрестках снимали немецкую проволоку, колючую, как готический шрифт. По чердакам еще офицеры метались и часы по выстрелам отмерялись. Тогда победившим красным солдатам богатырки-шлемы уже выдавали и — наивно для нас, как в стрелецком когда-то, — на грудь нашивали мостики алые [60]. И по карусельным ярмаркам нэпа, где влачили попы кавунов корабли, шлепались в жменю огромадно-нелепые, как блины, ярковыпеченные рубли… [61] Этот стиль нам врал про истоки, про климат, и Расея мужичилася по нем, почти что Едзиною Недзелимой, от разве с Красной Звездой, Он, вестимо, допрежь лгал про дичь Россиеву, что, знамо, под знамя врастут кулаки. Окромя — мужики опосля тоски. И над кажною стрехой (по Павлу Васильеву) рязныя рязанския б пятушки. Потому что я русский наскрозь — не смирюсь со срамом наляпанного а-ля-рюс. 3. Неистовая исповедь
В мир, раскрытый настежь Бешенству ветров. Багрицкий Я тоже любил петушков под известкой. Я тоже платил некурящим подростком совсем катерининские пятаки [63]за строчки бороздками на березках, за есенинские голубые стихи. Я думал — пусть и грусть, и Русь, в полтора березах не заблужусь. И только потом я узнал, что солонки, с навязчивой вязью азиатской тоски, размалева русацкова в клюкву аль в солнце, — интуристы скупают, но не мужики. И только потом я узнал, что в звездах куда мохнатее Южный Крест, А петух-жар-птица-павлин прохвостый — из Америки, С картошкою русской вместе. И мне захотелось такого простора, чтоб парусом взвились заштопанные шторы, чтоб флотилией мчался с землею город в иностранные страны, в заморское море! Но, я продолжал любить Россию. вернуться Нагрудные — почти боярские — полоски. вернуться «На белом коне под малиновый звон» — фраза Деникина. |
