— Слава богу, живой, — обрадовался княжич.

Сава фыркнул, разбрызгивая с лица кровь и воду, приподнял голову и со всхлипом прошептал:

— Летел. Господи, летел ведь я!

Он узнал княжича, склонившегося над ним, засмеялся радостно:

— Слышь, Ярославич, летел я. Правда, летел?

— Летел, летел. Ты глянь на себя, на крылья.

Но Саву вид сломанных крыльев и даже кровь нисколько не расстроили. Он стал подниматься и сбрасывать с себя обломки, все более и более заражаясь радостью.

— Что мне крылья, я новые сотворю. И полечу сызнова. Полечу-у-у.

Безграничная вера Савы в свой грядущий успех пришлась по душе княжичу. Александр снял с пояса калиту, кинул Саве.

— Держи себе на крылья.

Дар юного наместника так обрадовал и поразил Саву, что от волнения у него горло перехватило. Он мял в руках тяжелую от серебра калиту и лепетал жалко:

— Александр Ярославич… Да я теперь самый счастливый… Да мне…

— Хорошо, хорошо, — поморщился княжич. — Сотворишь новые крылья, скажешь. Да поможет тебе бог.

С этими словами Александр направился к вечевой колокольне, и толпа расступилась перед ним уважительно и с любовью.

Время ли князю предаваться печали, хоть бы и такой великой, как смерть наследника? Время ли, когда с восхода идут вести одна другой горше? Опять подымается тьма татарская. После страшного 1223 года наросло, поднялось новое поколение. И уж выходят они к Волге.

Нет покою и от немцев. Налетает на города и веси неугомонная литва, разоряя, грабя и уводя в полон русичей.

Так время ли в печали пребывать славному воину Ярославу Всеволодичу?

Об этом и спросил его, вызвав к себе, великий князь Юрий Всеволодич.

— Нету для того часу, брате, — согласился печально Ярослав. — Пора в поход.

— Булгары просят помощи супротив татар, — молвил Юрий, поднимаясь со стольца. — Но чем и как помогать им, не ведаю.

— Булгарам помогать ноне не след, коли за спиной Орден мечами бряцает, — ответил Ярослав, оставаясь сидеть на лавке, хотя и полагалось бы тоже встать, ведь великий князь-то встал, к окну прошел. Но тут братья были одни и могли нарушить чин, поговорить по-родственному. — Ты, чай, не забыл, с чего Калка начиналась? Ведь и там наших князей на татар подбили половицы. А что вышло? Позор.

— То забыть трудно, — вздохнул великий князь, — да и не надо. То добрый урок был гордыне нашей. Но ты же понимаешь, что, перебив и полонив булгар, они на нас пойдут. На нас. Боле не на кого!

— Чай, не дите, все зрю. Пойдут на нас.

— Так присоветуй, как быть, — сказал великий князь.

Ярослав задумчиво потеребил уже прошитую сединой бороду.

— Давай-ка, брате, за спиной порядок сотворим, а тогда уже станем татар ждать.

— За спиной, говоришь? — Юрий тихонько побарабанил пальцами по алому венецианскому стеклу. — За спиной? То дело.

— Я сам пойду, поведу полки свои, подниму новгородцев, псковичей да со святою богородицей по Ордену ударю.

— Верно, Ярослав, верно, — оживился великий князь. — Орден надо так наказать, чтоб лет десять головы поднять не смел.

— Попробую, брате. Даст бог, и накажем.

— Дабы более оправиться рыцари не смогли, советую тебе, Ярослав, не токмо перебить их живую силу, но и пожечь, разорить весь край, с коего кормится Орден. Смердов всех в полон. И творить сие надо скоро, пока немцы послов замиряться не прислали. Чем сильнее разоришь, тем более рати не пожелают.

На том и порешили братья. А когда уже простились они и Ярослав уходить собрался, Юрий спросил:

— Да. А как там сыновец мой, Александр?

— Александр-то наместник ныне в Новгороде. Пишет, что на ловы ездит, дружину натаривает.

— Ну что ж, пора, наверно, кончать бавиться. В поход брать отрока надо.

— Да я уж думал об этом. Возьму на немцев, пущу в загон[70].

— В загон не след, молод еще. Пусть сердцем в честной рати крепнет. А в загон — кто понахрапистее да позахапистее. Таких, чай, всегда хватает.

Из Переяславля в Новгород ехал на этот раз Ярослав в санях. За весь путь ни разу в седло не сел. Сзади бежал полк его, ведомый Мишей Звонцом. Далеко по зимнему лесу разносился хруст снега под копытами да голоса дружинников. Временами Миша догонял сани князя, Заезжал сбоку, спрашивал взглядом: «Не надо ль чего?» Ярослав ворочался, перекидывал затекшие от сидения ноги, кутался в бобровый ворот, молча косился на милостника: «Ишь, пес, в сани, ждет, позову. Кукиш тебе».

Миша отставал обескураженный, но через некоторое время опять подъезжал, втайне надеясь на приглашение князя сесть к нему. Но мечтаниям Миши не суждено было сбыться.

Князь был во весь путь мрачен и неразговорчив. Оживился Ярослав, лишь когда въехали на Городище и он увидел спешившего к нему сына в накинутой на плечи короткой шубе. Выйдя из саней, князь ласково обнял его, кольнул бородой в левую, потом в правую щеку, спросил негромко у самого уха:

— Ну, как ты тут управляешься?

— Хорошо, батюшка. Третьего дня полон прислали от псковичей.

— Какой еще полон?

— А бояре их, кои бежали к немцам и с ними взяли Изборск.

— Ишь ты, переветчики, стало, — нахмурился князь.

— Истинно так. Но бояре-то что! С ними князь наш был в союзе.

— Кто?

— Ярослав Владимирович — внук Мстислава Романовича.

— Его пленили?

— Здесь он, тоже в порубе вместе с боярами.

— Так, — молвил князь, недобро щурясь. — Так. Князь супротив родины. А что с Изборском?

— Его псковичи отбили, там-то и полонили переветчиков. И тебе их прислали на суд.

— Вот видишь, сыне, как повернулось. Вспомни-ка, что я сказывал: как бояре к врагам переметнутся, не будет им прощения от народа. Когда сие было, чтоб псковичи сами, своими руками, братов своих на казнь выдавали? А?

Князь обернулся, подозвал Мишу Звонца, повелел:

— В порубе сидят переветчики. С ними сейчас возиться времени нет. Отряди людей надежных, пусть изменников окуют в железы и в Переяславль везут.

— Сидели б тут, чего с ними вожжаться, — посоветовал Миша. Князь сверкнул на него очами, но он не унимался: — А чего? И здесь порубы крепкие, не утекут.

— Дурак. Здесь их без нас могут освободить силой. А до Переяславля далеко, аки до неба. Даст бог, ворочусь из похода, тогда и займусь ими. И еще, страже накажи строго-настрого, коли кто станет пытаться отбить полоненных, немедля всех умертвить.

Когда Миша ушел, Ярослав Всеволодович, полуобняв Александра, направился с ним в сени.

— Ну, сыне, будем ополчаться против Ордена. Готов ли ты выступить вместе со мной?

— Батюшка! — воскликнул радостно княжич. — Да только повели. Вся дружина моя на рать просится.

— Хорошо, хорошо, — молвил князь и почувствовал, как полнится сердце его радостной отвагой в преддверии дел ратных.

И уже на другой день по прибытии, не дав ни себе, ни людям отдохнуть толком, созвал князь Новгородское вече. На этот раз Ярославу Всеволодичу не пришлось ни увещевать, ни уговаривать: новгородцы уже знали, что готовит им Орден рыцарей. И поэтому скоро и дружно решили поставить князю полки оружные от всех концов Новгорода.

Немалая собиралась сила, нелегкая предстояла рать.

Более недели двигались полки Ярослава на запад. Часть полков князь пустил в зажитье [71], наказав забирать по весям все зерно, овощи, скот, а сами веси жечь дотла. Он строго выполнял уговор с великим князем: лишить Орден возможности скоро оправиться.

Княжич Александр был при отце и все более и более дивился неутомимости князя, его кипучей энергии, его почти мгновенным решениям и непререкаемости его велений. Здесь, в походе, даже Миша Звонец не высовывался со своими советами. Впрочем, князь и не нуждался в них. И если с кем он иногда советовался, кроме посадника и тысяцких, так это с княжичем. Да и то не потому, что не знал, как поступить, а чтобы не был сын простым послухом.