Именно Елизар и рассказал ему в пути, как пал Переяславль и что створили с ним татары.

— Сожгли весь город дотла. Церкви лишь не тронули, стариков всех иссекли, корысти, мол, с них никакой.

— А как убили княгиню, знаешь?

— Сам не видел, но в полоне сказывали, что-де сама, взбежав на стену, вниз на камни бросилась. Разбилась, сердешная.

— А князь Ярослав?

— Князь Ярослав ратоборствовал.

— Погиб?

— Не знаю, Ярославич. Не видел, не слышал о смерти его. Сказывали, татаре сокрушались, что не взяли его руками.

«Значит, жив где-то, горе-вояка, — подумал князь, — если ни татары, ни русские не видели убитым. Но славы себе худой добыл, эвон — «как заяц от беркута», в посмешище угодил. Ежели и теперь не станут слушаться, плетью буду учить. Плетью обоих дураков!»

Временами Александра брало отчаянье: как такой простой истины не могут уразуметь князья русские и даже братья его родные, что нынче меч на татар подымать — на гибель всю Русь обрекать?

Может, теперь поумнели. Неврюева рать в науку пошла. Дай-то бог.

Ехали из Сарая через Рязанщину, через земли, начисто опустошенные татарами, лишь воронье, зажиревшее на мертвечине, густыми ленивыми стаями кружило над полями, грая жутко и уныло.

«Ах, Русь, Русь, до чего дожила ты, что в грядущем уготовано тебе? Неужто так и расклюют, растащат тебя стервятники по своим притонам? Развеют пепелища ветры буйные, замоют следы дожди косые, унесут в реки глубокие, в моря широкие. Неужто и сгинешь так бесследно, беспамятно? Слышь, Русь, неужто?»

Молчала притихшая, растоптанная Русь, только вороны граяли.

Верст за тридцать до Владимира послал вперед Александр Светозара, дабы предупредить митрополита о своем приезде. Зная, что церковному клиру время нужно к встрече приготовиться, назначил въезд свой назавтра к обеду.

Пусть готовятся. Не купец и даже не боярин знатный едет, а великий князь. И не мимоходом, а на стол великокняжий садиться. Пусть и встречают согласно чину и чести. От этого, от начала самого, и должна пойти вера народа не только в величие, но и в силу своего заступника.

Если, как сказывали в Орде, митрополит уберег от потока город стольный, то встречу великого князя сообразит как надо устроить.

Гудели колокола владимирских церквей, блестели хоругви, шитые золотом, оклады икон, и даже, кажется, сам день, выдавшийся ясным и светлым, радовался возвращению великого князя из Орды.

Едва ль не все владимирцы сбежались на славное зрелище — въезд Александра Яросдавича в свой город. Шумели, махали шапками, кричали ему приветно: «Здравствуй, князь! Здравствуй, Ярославич!»

На площади перед собором встретил его сам митрополит со всем клиром. Александр слез с коня, подошел к митрополиту, поцеловал руку владыки, попросил благословения. И Кирилл, ликуя, возгласил:

— Благословляю тя, сын мой. С благополучным прибытием к отнему столу. Вокняжься над стадом своим и правь им по праву и совести, блюди, сколь можешь, его и борони от всяческих напастей и кривды богомерзкой. Великий стол ждет длани твоей твердой и мудрой, Александр Ярославич. Садись и властвуй.

Митрополит, взняв высоко крест, осенил Александра, дал приложиться ему устами к кресту.

Давно не был Владимир столь торжествен и радостен. Откуда-то слух явился, что-де привез Александр Ярославич стольному городу мир вечный. Видимо, пущен он был не без Андреева старания, поносившего некогда брата за поклоны Орде. Но поносные слова Андрея, сгинувшего неведомо где, забылись, а вот возвращение из татар великого князя целым и невредимым было явью.

А разве забылась Неврюева рать, так чудесно пробежавшая мимо? Уж не с Александром ли советовался Неврюй, прежде чем на Русь идти? Кто знает… Может, не только крест митрополита заслонил город, но и слово Александрово.

Как бы ни было, но владимирцы увидели в новом великом князе истинного их заступника пред погаными. Оттого и радовались, пили за его здоровье, пели хвалы ему от всей души.

Пожалуй, единственный человек в городе знал истинную цену миру шаткому, слову татарскому. Это сам Александр Ярославич.

— Ныне, владыка, — молвил он митрополиту тихонько, — стол великий не седалище, но меч острый. Чуть ворохнешься — обрежешься.

— Ништо, Александр Ярославич, — улыбнулся Кирилл ласково. — Даст бог, обойдется. А там обтерпишься.

Александр разослал гонцов во все города, уцелевшие от Неврюевой рати, дабы сыскали Андрея с Ярославом и позвали их во Владимир. Помимо этого, гонцам поручено было оповестить всех князей, посадников, воевод и тысяцких, что отныне он — Александр Ярославич — великий князь на Руси по ярлыку, полученному в самом Каракоруме. И всем им надлежит слушать его во всем и повиноваться. Что освящен он на великое княженье и митрополитом всея Руси.

В грамотах, которые повезли гонцы, было сказано без обиняков: «… а буде случится кто самоволие чинить начнет и непослушание слову великокняжескому, на того буде и крест честной и гнев наш вплоть до отнятия стола и звания».

Александр понял: с уговорами кончать надо. И, дабы Русь могла отдохнуть, опериться после нашествий татарских, всех горе-вояк надо в кулак зажать, чтобы не было у Орды поводов к новым набегам. Угроза великого князя не пустой была, сам митрополит освятил ее своим согласием:

— Верно, Ярославич. Лучше откупаться, чем в крови купаться.

Первым из Ростова ответ пришел — от князей Бориса и Глеба, которые с радостью признавали над собой первенство Александра Ярославича и клялись в своей приязни и верности ему. И Александр знал: эти искренни, не то что братцы родные.

Потом сыскался Ярослав, убежавший от Неврюя аж в Ладогу. На этот раз он не спесивился, не упирался, явился на зов старшего брата. Возможно, тому причиной была и весть о детях, которых он уже не чаял увидеть.

Встреча княжичей Михаила и Святослава с отцом была бурной и радостной. Ярослав прослезился и не знал, как благодарить Александра за столь драгоценную для него услугу.

— Ничего, чай, мы все из одного гнезда, — сказал Александр. — Случись такое с моим младшим, Дмитрием, разве бы ты не помог?

— Помог бы обязательно, — говорил растроганно Ярослав. — Я теперь до конца жизни твой должник.

— Мне ныне союзники дороже должников. Союзник — опора, а должник может и врагом оказаться.

— Нет, нет, что ты! Я все понял, Александр. — Ярослав смотрел на брата влажными от волнения глазами, и в них светилась сама искренность. Александру хотелось верить, так оно и есть, но сердце-вещун противилось: «Черного кобеля не вымоешь добела».

Поскольку княжичи Михаил со Святославом осиротели, лишились матери, то и было решено немедленно совершить пострижение, дабы поручить их дядькам-кормильцам, которые бы пестовали отроков, готовили из них настоящих воинов. Время такое приспело, что и княжичам, едва научившимся ходить и говорить, надлежало не к материнской груди прижиматься, но к броням и мечу булатному.

Приберегая высочайшую руку митрополита для более важных дел, князь вызвал из Ростова епископа Кирилла. Тот и постригал княжичей. И опять волновался Александр, глядя на серьезных, побледневших сыновцов, хотя мечи им пристегивал Ярослав. Таково было неписаное право отца — наряжать и благословлять своих чад в ратный путь.

Потом, как водится, во дворце был пир по случаю постригов, и Ярослав, на радостях ли или с горя, что потерял жену, упился так, что почти лишился дара речи. Тыкаясь головой в плечо брату, пытался душу излить.

— Ты… мня… истишь. А? Т-ы… истишь мня, … сандр?

— Я давно простил тебя, чего уж… — Александр кивнул гридинам.

Те подхватили Ярослава под руки, подняли бережно, увели отдыхать. Александр остался править пир до конца, дабы чести гнезда не уронить, огорчаясь, сколь слаб брат на хмельное.

Едва не на той же неделе после постригов воротился из Пскова гонец с обстоятельной грамотой от посадника, в которой рассказывалось, что немцы, презрев договор, пришли ратью на Псковскую волость и «много зла сотвориша». И пришлось псковичам за мечи браться и гнать гостей непрошеных.