— В поруб, ради бога, в поруб, прееветлый князь.

Андрей звонко расхохотался. Миша подмигнул ему: соглашайся, мол.

— Ладно, вези в поруб, — крикнул княжич, не переставая смеяться.

По дороге из Владимира в Новгород он хорошо узнал Мишу, веселившего его смешными рассказами и чудными выходками.

Вот и мешок с боярином Андрей воспринял как очередную потеху Миши.

Миша проехал к гриднице, с помощью слуг Андрея снял мешок и, вытряхнув Гостяту, толкнул его к дверям.

— Ступай.

Гостята не сопротивлялся, наоборот, с радостью направился в темницу, — лишь в ней виделось ему спасение от смерти. Он схватил было за руку Мишу, намереваясь поцеловать.

— Ой, Мишенька, родненький… Век за тебя буду бога молить.

Миша брезгливо вырвал руку, сказал неожиданно жестко и зло:

— За князя Александра Ярославина, за него молись.

Великий князь собирался уже почивать ложиться, как Миша Звонец сообщил:

— Гонец из Новгорода. Сказывает, от владыки.

— Вели впустить.

Гонец был воин лет двадцати, с густой короткой бородой. Одет в легкий кожушок, под которым угадывались брони. Он поклонился Ярославу и сказал:

— Великий князь, заутре во Владимир прибудет владыка Спиридон. Я послан уведомить тебя о сем.

Ярослав взглянул на Мишу, стоявшего за спиной гонца, воскликнул:

— Вот так весть! — в голове его чудилось и удивление, и торжество, и даже злорадство. — Что заставило владыку пуститься в столь тяжкий путь? — спросил он гонца.

— Бояре приговорили, великий князь.

— Бояре? — переспросил Ярослав, нехорошо усмехнувшись. — Я мнил, духовный князь митрополиту подвластен. А у вас бояре уж и в церковные дела длани простерли. Так, так.

Гонец смутился при этих словах.

— Ладно, — повернулся Ярослав к Мише. — Готовь дружину достойно владыку встретить. Заодно вели терем угловой ему приготовить, чтоб печи чадь истопила, постель постлала.

Архиепископ новгородский Спиридон прибыл во Владимир на следующий день пополудни. Дружинники Ярослава встретили высокого гостя далеко за городом, на суздальской дороге, и провожали до самого дворцового крыльца. Великий князь ждал владыку перед крыльцом. Несмотря на то что Спиридон был избран не по его воле, Ярослав уважал старика и даже любил по-своему. Любил за его мудрую поддержку Александра, меч которого владыка не однажды благословлял на рать.

Встретились великий князь и владыка хорошо, на виду у всех обнялись, поцеловались трижды, как истые христиане. По крыльцу, устланному дорогими коврами в честь гостя, не спеша поднялись в сени.

Ярослав не стал садиться на столец, не захотел перед архиепископом выситься, давая этим почувствовать гостю свое благорасположение к нему. Велев оставить их одних и выпроводив даже Мишу Звонца, Ярослав наконец сел на лавку, жестом пригласил садиться и Спиридона.

— Как доехал, отец святой?

— Доехал, слава богу, хорошо, — вздохнул Спиридон, усаживаясь. — Хотя мне с моими немочами сидеть бы на печи следовало.

— Э-э, владыка, — улыбнулся Ярослав, — нам с тобой до печи далеко. Успеем еще, насидимся, если доживем. Давай-ка осуши с дороги чашу. Куда и немочи денутся.

Ярослав поднялся, прошел к столу, уставленному кушаньями и питьем, налил меду в две чаши. Поднес Спиридону. Владыка не стал отказываться, принял чашу, перекрестился.

— Твое здоровье, великий князь.

— И твое, отец святой.

Выпили. Крякнули одновременно, отчего обоим стало смешно.

— Закусим чем? — спросил Ярослав. — Дичинкой?

— Да нет, — Спиридон придвинулся к столу. — Для начала капусткой кисленькой.

Он потянулся к тарелке с капустой, ухватил щепотью, отправил в широкий рот. Хрустнул громко, не скрывая удовольствия. Ярослав налил по второй чаше. Выпили еще.

— Вот уж истина, князь, чреву — насыщение, душе — утешение. Уж очень она у меня в пути исскорбелась.

— О чем же скорбела она?

— О земле нашей, Ярослав, о земле. Сколь она, бедная, вынесла и что еще грядет ей снести, страшно помыслить даже.

— Ништо ей, выдюжит, — сказал Ярослав, наливая снова в чаши. — Сколь уж ее алкали обры, хазары, печенеги, половцы. А она живет, дышит.

— Худо дышит, сын мой, худо. Кабы не преставилась.

— Нашей земле, отец Спиридон, худо не столь от врагов, сколь от своих дураков. А родит она их великое множество. И что еще хуже, дураки те умными себя почитают.

— Оно, может, ты и прав, князь, да где ж на такую землю ума набраться? Велика, неухожена, неприютна.

— Что велика, неухожена, то ты прав, владыка. А вот что неприютна, то ты врешь, Спиридон, — возразил Ярослав. — Она, если по-доброму, полмира приютить может. Но, на беду нашу, с нами никто говорить не хочет, все с меча да копья начинают. Оттого у нас скоро уж дети в бронях родиться станут.

Владыка благодушно смеялся над княжеской шуткой. Было ему тепло и хорошо от выпитого, скорбь душевная отошла; Спиридон даже забыл, зачем прибыл сюда, а точнее, постарался забыть. Пусть, об этом потом, а пока… На душе истома, благодать, а хозяин эвон опять чаши наливает.

Так в первый день и не заговорили они о главном, с чем прибыл архиепископ во Владимир. Несмотря на свое нетерпение, великий князь сдержался, не спросил о деле. Зато угостил гостя знатно. Пришлось Мише уже в темноте едва ли не на себе волочить владыку в приготовленные для него покои.

Спиридон проспал до самого солнца, чего в Новгороде никогда не позволял себе. Служил ли сам — не служил, а к заутрене всегда вставал.

Великий князь ждал высокого посла в сенях, сидел на стольце.

— Как почивал, отец святой?

— Спасибо. Слава богу.

— Может, чего откушаешь? — Ярослав кивнул на стол, уставленный едой и питьем.

— Нет, нет, — решительно отказался Спиридон. — За чревом идти, не будет пути. Пора нам и беседой заняться.

Ярослав дождался, когда гость усядется.

— Я слушаю тебя, отец.

— Да будет тебе ведомо, великий князь, — начал, помолчав, Спиридон, — что земли новгородские в великой напасти пребывают, что отданы они на поток и разграбление алчным чужеземцам.

— Кем? — уронил Ярослав.

— Что? — переспросил Спиридон, не ожидавший вмешательства в свою речь.

— Кем, спрашиваю, отданы?

Владыка понял, куда клонит великий князь, и, чтобы не злить, решил идти навстречу его желанию.

— Нашей несговорчивостью, Ярослав Всеволодич, крамолой боярской.

— Вот то-то, — удовлетворенно заметил Ярослав, откидываясь на спинку стольца. — Сказывай далее, отец святой. Прости, что перебил.

— Сын мой, — заговорил Спиридон, — давай смирим гордыню нашу пред общей бедой, забудем обиды личные, но подумаем о земле Русской, плачущей в сиротстве, зовущей сынов своих спасти ее от поругания и позора.

Великий князь внимательно слушал длинную речь владыки, согласно кивал головой. Он не хуже этого попа знал, в каком состоянии сейчас Русская земля, не менее владыки скорбел о ней и уж поболее Спиридона подымал ее из пепла и строил. Строил, строил, строил.

Долго плел владыка великомудрые словеса, подводя великого князя к главному — к просьбе дать Новгороду князя Александра. И неведомо, когда б подошел к ней, если б не кончилось у Ярослава терпение.

— Послушай, владыка, — сказал он, воспользовавшись заминкой в его речи. — Не ходи околицей, чай, не за невестой явился. Сказывай дело.

Спиридон поерзал на лавке: не привык, что ему не дают досказать задуманное. Но здесь случай особый — владыка-то просителем выступает. А кто просит, тот и выю[84] гнет.

— Ладно, великий князь. Дело так дело, — махнул рукой Спиридон. — Вот оно: весь Новгород просит у тебя князем Александра Ярославича, ибо рука его в ратоборстве счастливая.

— Весь, говоришь, Новгород?

— Весь, Ярослав Всеволодич.

— Ой ли!

Спиридон сразу понял, чего ждет великий князь. Но он был готов к этому еще в Новгороде.