Седенький юркий купец встретил Станилу приветливо, ибо давно знал, что этот княжий слуга впустую не наведывается.

— Здравствуй, здравствуй, брат, — приветствовал он гостя. — Давненько уж не заезживал. Что так-то?

— Да все часу нет, — отвечал Станила, спрыгнув наземь и привязывая коня у крыльца.

— Никак, с товаром? — прищурился купец.

«Опять всевышний, — подумал Станила. — Была не была». А вслух сказал:

— Сам ведаешь — без товара я не бываю, — и стал отвязывать шубу. Отвязав, кинул купцу широким жестом: держи, любуйся.

Купец поймал шубу, скользнул ладонью по наголью, по меху, хмыкнул кисло:

— Не к часу, чай, лето начинается.

Но Станила и сам в деле торговом был не лыком шит и все уловки купеческие насквозь видел.

— А и верно, погожу до зимы, — и решительно протянул руку за шубой.

— Полно, полно, — осклабился купец, отодвигая шубу, — чай, мы свои люди. Сторгуемся. Сколь хочешь-то?

— Гривну.

— Эк хватил. Будет и половины.

— Ты что? — осердился Станила. — Шуба-то новая, ни разу не надевана. «Половину»… Посовестился бы так-то со своими.

— Ну хорошо, — посерьезнел купец. — Бери сорок резан — и айда меды пить.

— Сорок пять, — не сдавался Станила.

— Сорок, — уперся купец, не желая прибавлять. — Я ж тоже должен корысть иметь. Али нет?

Этот довод убедил Станилу. «Ништо, проживет ведьма и без шубы, чай, не сегодня-завтра на Страшный суд призовут».

Так думал Станила, ссыпая куны в калиту, твердо уверенный, что княжич ведьму ту старую во веки веков не встретит.

Теперь можно и горло медовухой промочить, чтобы время, положенное ему на путь княжичем, скорей пробежало.

— Ну что ж, айда в хоромы, — напомнил Станила купцу его обещание.

Великий князь Юрий Всеволодич много стараний приложил, дабы примирить Ярослава — брата своего — с Михаилом Черниговским. Видит бог, не легко это было.

Никак не мог Ярослав заставить себя простить Михаилу те вольности, которые он пожаловал новгородцам в тяжелый, голодный год. Шутка ли, простил всех беглых холопов, на пять лет освободил от дани. Где и когда сие слыхано было на Русской земле?

Ах, сколько крови перепортили новгородцы Ярославу, тыча в нос теми вольностями. Сколько сил ему стоило заставить их отказаться от грамот черниговского князя. Все это уже позади, но Ярослав помнит, хорошо помнит и через великую силу, ломая себя, пытается быть с Михаилом ласковым и гостеприимным.

А что делать? Михаил пожаловал в Новгород со всем своим семейством, и не в гости, а на свадьбу своей дочери Евфросиньи с Федором Ярославичем. Все уже было давно обговорено при участии великого князя и даже митрополита. Не беда, что жених и невеста не видели друг друга ни разу. Оба — дети высоких родителей, за обоими злата и серебра, коней и холопов достаточно. А что молоды — четырнадцати лет всего — так это неважно, бывало, на Русской земле княжон и десяти лет выдавали.

В Городище столпотворение. Варится, жарится горами мясо, готовятся хмельные меды. Печи лопаются от жара, валятся с ног истомленные духотой слуги.

Дворовые с ног сбиваются, готовя к пиру гридницу и сени. Даже на дворе столы устанавливаются, чтобы на княжьей свадьбе мог пить и есть всякий приходящий, званый и незваный. Князь велел ничего не жалеть, и если кто замечен будет в скупости, тому после свадьбы биту быть, никак не менее. Чтобы меды лились рекой, чтобы брашно было горой, чтобы гусли рокотали и тимпаны били от зари до зари.

Пусть все знают, пусть все видят, как щедр и богат князь Ярослав Всеволодич, как любит он сына своего, Федора, и невесту его, Евфросиньюшку.

Сразу же по приезде князя Михаила устроены были смотрины. Решили князья в канун свадьбы: пусть дети познакомятся, а коли охота придет, то и словом перемолвятся. Чего уж томить-то их? В сени собрались самые близкие. Михаил с княгиней да десятилетним сыном Ростиславом, Ярослав с Феодосьей Игоревной да сынами Федором и Александром.

Жених загодя сгорал от смущения, не зная, куда руки деть, хрустел худыми пальцами и все норовил за Александра спрятаться. А когда вошла невеста Евфросинья, хрупкая, маленькая девочка в белом платье, расшитом жемчугами заморскими, как опустил Федор очи долу, так и не поднял их более во весь вечер.

И невеста сама была ни жива ни мертва от страха и смущения. Дрогнуло сердце Ярослава Всеволодича от отчей нежности к этой девочке, сам подошел к ней, наклонился и поцеловал в холодный маленький лоб.

Евфросинья вскинула длинные ресницы, в глаза князю глянула с благодарностью.

«Господи, — думал князь, — такая крошка, а и не ведает, что несет мир двумя княжествам. Сколько было жизней погублено в распрях долгих».

Брак Федора с Евфросиньей для того и вершится, чтобы погасить хоть один костер вражды на Русской земле, на которой горело их великое множество.

Теперь если сядет Федор на Новгородский стол, то подпирать его станет не только Переяславль, но и сторона Черниговская. И легче ему будет оборонять земли новгородские. Не то что Ярославу, потерявшему счет походам и погоням, ратям и сечам не только с погаными и иноверцами, но и с русскими князьями, братьями по вере.

На смотринах так и не посмели взглянуть друг на друга жених с невестой. А теперь вот-вот уже и в храм пора, под венец становиться.

Понаехали гости, которые всенепременно должны принимать участие в празднике: тысяцкие с женами, бояре. Тут же поезжане, ясельники, свечники, каравайники [67]. И у каждого дело свое на торжествах, которое исполнять он должен ревностно и радостно.

Уж и невесту одели в подвенечное платье, расчесали мягкие русые волосы, пустив их вольно по плечам. Боярыни, поддерживая ее под ручки, торжественно провели к столу, усадили, со всем тщанием расправив платье, и сами сели по бокам.

Перед столом встали дружки невесты: старший с караваем, младший с подарками — платки, шитые золотом, вынизанные жемчугом, полотенца. И все ждут жениха с его свитой. Все трепещут в предчувствии великолепного праздника и многодневного пира.

Зажжены уже в храме свечи, и дорога к храму устлана дорогими коврами и усыпана хмелем и льном.

Александр был в тереме брата и видел, что Федора шум, гомон ошеломили. Бледен он пуще прежнего. Встретится взглядом с братом через головы дружек и гостей — улыбнется кротко и жалостливо.

Вот весть пришла: невеста готова уже, ждет своего суженого. Встал Федор, в окружении дружек направился к дверям, но, не дойдя несколько шагов, покачнулся, прикрыл глаза и как сноп повалился на руки оторопевших дружек. Вскрикнул кто-то испуганно. Александр, расталкивая гостей, пробился к брату, наклонился к посеревшему лицу.

— Федор, что с тобой?

— Лечца, — закричали кругом. — Скорей лечца!

Обмякшего, в бесчувствии, Федора отнесли к лавке, уложили бережно и осторожно. Прибежавший лечец засуетился, расстегнул сорочку, ухом приложился сердце слушать. Александр с надеждой следил за его лицом.

— Ну-у? — выдохнул требовательно.

— Господи, что ж, — залепетал лечец. — Сердце вельми слабое. Кабы сердце…

Александр, заметив, как начали синеть губы у Федора, как задышал он часто и прерывисто, кинулся к дверям.

— Ратмирка-а! — закричал громко и гневно.

— Я здесь, князь.

— Немедля моих отроков в седло. Живо!

Отроки поспешно выводили коней, бросали на них седла с подкладами, споро и сноровисто затягивали подпруги. Птицами взлетали в седла, готовые мчаться за господином. Заметив вблизи Станилу, княжич кивнул: «Ко мне!» Станила подъехал.

— Добеги до терема, передай князю: я за лечцом. И догоняй нас.

— За каким лечцом, Ярославич?

— За Кузьмихой. Беги. Живо.

Александр не заметил, как дрогнул и побледнел Станила. Он понял, что сегодня откроется его обман с шубой, и кончится служба в милостниках, и быть ему битым нещадно, и терпеть ему унижения и гонения.