Вслед за языками на кошму упала калита, из которой выскользнуло несколько золотых монет.

От вида золота совсем повеселел главный численник. Взял подарок, встряхнул на руке, собрал рассыпавшиеся между языками монеты, ссыпал в калиту.

— Ну что ж, посадник, назад так назад.

Когда они шли от Касачика, Александр, хмурясь, заметил:

— Если эта твоя казнь чернь убедила — хорошо. Но теперь тебе беречься надо, Михаил Федорович, кабы мстить не стали.

— Ничего, я за твоими отроками как за крепостной стеной, Ярославич. И потом, с мизинными чем злее, тем вернее. С добра не понимают.

Уже когда подходили к великокняжескому шатру, Александр Ярославич сказал:

— Раз княжьи отроки тебя хорошо охраняют, то после числа оставлю княжича Дмитрия на Городище наместником, велю ему тебя держаться. Не подведи, Михаил Федорович.

— Будь уверен, Александр Ярославич, — отвечал посадник с готовностью. — Выращу не девицу — воина. Ныне ж на литву в поход возьму.

Королевская корона и обещания папы римского помочь в борьбе с Ордой не спасли Даниила Романовича от поражения. Если когда-то еще со свежими силами он мог противостоять Куремсе и даже выигрывать рати, то с приходом туменов Бурундая все резко изменилось. Дабы не допустить в Галицко-Волынской Руси татарской переписи, Даниил заключил союзы с Литвой, Польшей, Венгрией и даже с Орденом — лютым врагом Александра Ярославича.

На грамоту Александра, в которой великий князь упрекнул Даниила за этот союз, князь галицкий ответил: «… лепше нечистому душу продать, чем под поганых идти».

— Да, — вздохнул Александр Ярославич, прочтя грамоту. — Не хочет под поганых — с ними пойдет Даниил Романович.

И когда подступил Бурундай к Галицко-Волынской Руси, ни один союзник не пришел ей на помощь. Более того, Бурундай прислал грамоту Даниилу: «Если ты мирник мой, то иди со мной на Литву».

И Даниил, отринув свой королевский венец и веру католическую, пошел на своего вчерашнего союзника и даже родственника.

Но даже этот совместный поход, к которому галицкий князь принужден был силой обстоятельств, даже он не спас его крепости от разрушений. Бурундай велел срыть их, сровнять с землей.

— К чему они тебе, — говорил он Даниилу, потягивая кумыс и угощая им князя. — Я с друзьями не воюю, а моих друзей никто не посмеет тронуть. Ныне Литву наказали, на то лето на Польшу пойдем, а там и до Ордена доберемся.

Даниил Романович понимал, что Бурундай «помогает» ему не из дружбы, но из главных интересов Орды — разбивать все противотатарские союзы. Но что делать? Улыбался «другу», пил с ним кумыс, думал с горечью: «Неужто Александр прав — с татарами мир любой ценой нужен? Неужто и впрямь не увидеть нам свободной отчину? Господи, за что ты наслал на нас поганых?»

— О чем думаешь, князь? — лукаво щурясь, спросил Бурундай. — Не о том ли, — мол, зря помогал татарам? А?

— Да нет, что ты, — смутился Даниил от такой прозорливости ордынца.

— Думаешь, думаешь, — уверенно сказал Бурундай, подливая себе еще кумысу. — А зря. Твой сродственник великий князь Александр присылал ко мне посла с просьбой на Товтивила помочь. А ты вот не просишь.

— Я не просил, но зато свой полк под твою руку привел.

— Привел из боязни, Даниил. И не спорь. Из боязни все потерять. Вот Александр, тот мудрее тебя поступил. Он попросил, а ты на рать пошел. А? Ты ратоборствовал за мою корысть, а я твои крепости срыл. А у Александра ни одной не тронул. Отчего бы так? Ты не думал?..

«Хочет поссорить меня с Александром, — подумал Даниил. — Вот оттого и верх всегда берут, ссорят нас, как щенят несмышленых».

— … А оттого, — продолжал нравоучительно Бурундай, — что Александру хан доверяет. Он своего сына не пожалел, когда тот выступил против нас. А ты нашу дружбу на корону сменял.

— Но я же отринул ее.

— Не мои бы тумены, Даниил, ты б и до сих пор королем звался. И не спорь. Корона хоть кому приятна. И я б не отказался, да, вишь, не дают.

Бурундай тихо засмеялся, тряся жирным брюхом.

Даниил понимал, в сколь трудном положении он оказался: княжество его стало беззащитным перед Ордой. Папа римский только щедрыми посулами и пожалованием короны удостоил его. А корона — не полк и даже не меч, татар ею не испугаешь. Стоило прийти Бурундаю — слетела с головы корона, а из сердца и вера католическая. Одно хоть слабое утешение — не с ним одним подобное стряслось.

Князь литовский Миндовг тоже принял и корону и католичество, слабо надеясь хоть этим оградить себя от немецкого Ордена, пользовавшегося особой любовью и поддержкой папы римского.

Но его не спасло это от притязаний ненасытных рыцарей. Ливонские рыцари, объединясь с тевтонами и призвав под свои хоругви еще и датских рыцарей и воинов из покоренных земель, двинулись завоевывать Нижнюю Литву — Жемайтию.

Миндовг отправил папе римскому жалобу на «братьев по вере», идущих на него с мечом и огнем. Но ответа не получил. Для папы литовский князь был вчерашним язычником, а рыцари — любезными детьми и верными слугами святого престола.

Поняв, что он предан высоким святым отцом, Миндовг отбросил корону вместе с крестом и взялся за меч. Этот никогда его не выдавал. Не выдал и на этот раз.

Встретив грозные силы врага у озера Дурбе, Миндовг выехал перед своим полком и сказал: «Братья! Тевтоны пришли к нам — родины нас лишить и чести! Не дадим нашу мать на поругание, но напоим землю родную кровью врага. Слава победителям, позор побежденным!»

С этими словами он выхватил меч из ножен и, подняв над головой, крикнул так, что услышали не только свои, но и тевтонские рыцари:

— Слава-а-а!

— Слава-а-а, — подхватило войско Миндовга и, сверкая щетиной мечей, устремилось за своим князем, уже веря в грядущую победу, уже слыша ее голос в посвисте ветра в ушах.

На полном скаку врезался полк литовцев в рыцарский строй, и сеча началась. В первые же мгновения был зарублен самим Миндовгом магистр ливонского Ордена Бургард, вскоре погиб и маршал тевтонов Генрих Ботель. В обезглавленном рыцарском войске началась паника, и это решило исход сражения.

Думы о Миндовге плохо утишали боль души Даниилу Романовичу, ибо сходство судеб их лишь в одном проявилось — в отречении от католичества и короны, а в главном литовский князь оказался счастливее своего свата и бывшего союзника. Он выиграл рать, сам, без чьей-либо помощи.

А Даниил Романович, гордый и умный русский князь, стал татарским вассалом-голдовником, почти рабом.

Миндовг мог послать к великому князю Александру Ярославичу своих послов и говорить с ним на равных. Даниил Романович не мог этого сделать, не смел, хотя и был в родственных отношениях с владимиро-суздальским гнездом. Не мог из-за того, что в свое время не послушал советов Александра, не внял его предостережениям. И теперь осталось ему слушать ордынского наставника, жирного воеводу Бурундая.

— Зачем тебе крепости, ежели ты мой мирник?..

А что такое князь без крепости? Ворон без гнезда, орел без пристанища.

Литовское посольство было встречено в Новгороде с большим почетом и вниманием. Великий князь принял послов на Городище в своих сенях, украшенных персидскими коврами.

Старший посол, высокий седобородый мужчина, поприветствовав Александра, церемонно передал ему грамоту Миндовга.

Рядом с княжьим стольцом стояли с одной стороны Светозар, с другой — Пинещинич. Последний был призван, дабы переводить беседу, но услуг его не понадобилось — посол хорошо говорил по-русски.

— Великий князь литовский передает великому князю Руси свое искреннее благорасположение и желание быть отныне не врагами, но союзниками, ибо враг у нас един есть.

— Ну и кто же нашим единым врагом является? — на всякий случай спросил Александр, хотя знал, о ком идет речь. Спросил не для себя — для ушей посторонних, которых было немало в сенях. Переговоры от татар не скроешь, так пусть будет ясно всем, кто же этот «един враг» для литовцев и русских.