— Какой дань, Александр Ярослафич?! Фсе феси тфои полки разорил.

— Полкам кормиться надо, — холодно отвечал княжич. — А ваши рыцари что творят, когда наши веси берут? А? Аль не ведаешь?

На это отвечать было нечего. Орден давно снискал себе славу жестокого и беспощадного завоевателя.

— Дань не столь велика, господа послы, и берем мы ее лишь с городов Юрьева и Медвежьей Головы. — Александр помолчал, словно примеряясь к размеру дани, и в полной тишине уронил весомо: — Десять тысяч гривен.

Для послов это был уже второй удар, намного ощутимее первого. Казна была пуста, и десять тысяч собирать надо с купцов и богатых граждан. А это дело нелегкое, ох нелегкое, чай, послы-то сами из этого сословия, и их калиты вытрясут в первую голову.

— Александр Ярослафич, смилуйся, — взмолился старший посол.

— Господа, мы не в храме и не на торге. Ныне наш верх и наше слово, так будьте достойны своих высоких званий и долга. Мы не лишаем вас живота, не полоним жен и детей, хотя сотворить сие и в силах и вправе. Мы накладываем дань. Платите. Аминь!

Александр сказал это быстро и твердо, дав понять, что на этом разговор окончен.

— Посфоль хоть чуть подумать, — молвил обескураженно посол.

— Нет! — вскинул подбородок княжич. — Могу лишь позволить переписать набело договор, внеся в него то, о чем было здесь сговорено. Вы свободны.

Александр кивнул, и послы поняли: пора уходить.

— Эй, кто там! — позвал княжич, и за спиной послов сразу же возник воин-милостник. Он смотрел на княжича, ожидая веления (казнить или миловать?), готовый исполнить его тут же.

— Вели поставить господам послам шатер у леса. Им надо переписать ряд к утру.

Александр, дождавшись, когда вышли за дружинником послы и говор их заглох, шагнул к занавеске, отдернул ее. Отдернул и отпрянул в изумлении. Ярослав в одной сорочке стоял во весь рост на откинутой шубе и пронзительно смотрел на сына.

— Сын мой, дай обнять тебя, — сказал сдавленным голосом.

Александр шагнул к отцу, тот обхватил его за шею горячими руками, прижал к груди.

— Ты муж, ты настоящий муж! — шептал он жарко где-то возле уха княжича. — Господи, благодарю тебя за милости твои ко мне. Господи!

Течец был пропылен настолько, что на лице одни глаза видны. От самой Старой Русы скакал он без передышки, сменив в пути двух коней. И рассказывал он торопливо, словно этим мог ускорить помощь своему родному городу.

— Литва набежала, князь, нежданно-негаданно. Мы и очей не успели протереть, как они уж на посад ворвались, на торжище.

— Засада спала, что ль? — перебил Ярослав.

— Где там! Они, как на грех, банились. Не то что не оружные, а голые выскочили.

— Тьфу! Прости господи, — сплюнул князь. А княжич засмеялся.

— Одно пособило нам, — продолжал течец. — Литва-то не ратоборствовать взялась, а грабить. Но тут огнищане [72], гости, вооружась чем попадя, грянули на них из садов. Выгнали мы их из посада, до поля гнали, но они сильно монастырь пограбили, все иконы ободрали.

— Стало быть, город вы оборонили?

— Оборонили, князь, да разграбленное воротить не смогли.

— Куда они потекли?

— В сторону Торопца подались вроде, веси жгут, храмы грабят.

— Сколько их?

— Сотни три, не менее.

— Так. — Князь пожевал ус. — Стало быть, загон. А в загоне они быстры, поймай поди.

Княжич, сидевший на лавке у окна, подал голос:

— Но они ж с награбленным, а тороки скорости помеха.

— Ну-ка, подай чертеж, — попросил князь сына.

Александр соскочил с лавки, прошел к полке, взял с нее один из пергаментов и расстелил на столе. Ярослав склонился над чертежом.

— Сказываешь, на Торопец потекли? — не оборачиваясь, спросил он течца.

— Туда, князь, туда их путь, прямо на полдень.

— Ну, — взглянул князь на сына. — Как думаешь сотворить лучше?

— Триста человек не игла в стоге сена. След будет. Нагоним. А идти надо вперерез, вот сюда, дабы упредить их. — Княжич провел ногтем на чертеже линию предполагаемого движения.

— У них сто путей, в любой миг свернуть могут, — усомнился князь.

— Надо послать два отряда. Один вот так, а другой до Ловати. На кого-нибудь да наскочат.

Ярослав полез в калиту, вынул горсть серебра, кинул на стол.

— Что весть худа, не твоя вина. Возьми куны за старание. Коня, чай, загнал?

— Загнал, князь, — отвечал течец.

— Купишь другого.

Получив известие о литовском загоне, князь действовал быстро и решительно. Тысяцкого Яневича с отрядом тут же направил к Старой Русе вокруг Ильменя. Его дозорам было вменено хорошо смотреть, чтобы не могла литва обратно проскользнуть. Яневичу велено было при встрече с врагом не мешкая в бой вступать, отбить награбленное, а если бог поможет, то и ополониться. И каков бы ни был исход, незамедлительно о том уведомить князя. Сам Ярослав с княжичем и небольшим отрядом пойдут прямым путем на насадах [73] через озеро Ильмень, а потом вверх по Ловати к Торопцу. И тоже дозоры разошлют, и тоже, коли нужда станет, рать примут, о чем не мешкая Яневича уведомят.

Дружинники спешно грузили на насады коней и запасы. Лодейщики проверяли паруса, снасти, ладили весла. Шум, гам на берегу Волхова. Всем этим заправляет Яким, милостник княжеский.

С ним вместе и княжич Александр на берегу. Он в дела Якима не вмешивается, все больше молчит, присматривается. И даже какой непорядок заметит — помалкивает. А вдруг так и должно быть? Скажешь — прослывешь дураком. Главное — смотреть, запоминать, учиться.

— Ну, кажись, все, — сказал наконец Яким, отирая лоб. — Можно и князя звать. А, Ярославич? Зовем князя?

— Зови, ты дружину снаряжал.

Послали за князем. Ярослав появился на берегу в сопровождении ближних воинов, соскочил с коня, бросил повод подбежавшему стремянному и направился к своей лодье-насаду, где ожидал его княжич. Князь остановился у сходен насада, окинул взором все другие.

— Ну, Яким, ничего не забыл?

— Вроде все, Ярослав Всеволодич. На десять рядов проверял.

— Ну гляди. Чего в походе хвачусь, да не окажется, не обессудь, ворочусь — накажу.

Но князь не успел на сходни ступить, как на берегу показался верховой и помчался прямо к головной лодье.

— Ярослав Всеволодич! Ярослав Всеволодич!

Князь нахмурился, готовясь к худой вести. Верховой подскакал, резко осадил коня, спрыгнул на песок, поклонился князю:

— Ярослав Всеволодич, возьми на рать, — попросил с мольбой.

— И только-то? — спросил князь, недобро покривив губы.

Так спешить, так кричать, словно татары набежали, а сказать князю этакую безделицу: «Возьми на рать». Как будто нет для того тысяцких, сотских.

— Ярослав Всеволодич, ай не признаешь меня? Я же Яневич. Федор Яневич, к тебе еще в Переяславль с грамотой прибегал.

— А-а, — сразу подобрел лицом князь. — Помню, помню. И услуг таких не забываю. Забородел ты, вот и не узнал. Так что ж ты хотел, славный муж?

— Токмо на рать взять прошу, князь.

— А почему с отцом не пошел?

— Опоздал я. Был в веске нашей, медолаз начался, так я там. А воротился, отец уже ушел с дружиной. Ну, я к тебе. Возьми, князь.

— Ну что ж. Грех не уважить такую просьбу. Передай коня конюшим и в мой насад ступай.

— Спаси бог тебя, князь, — сказал растроганно Федор. — Век не забуду твоей милости.

Даже слеза Федора прошибла от такого великодушия княжеского. Еще бы, ведь он слукавил перед ним, сказав, что отстал от отца. Тысяцкий Яневич сам не взял сына в поход, велев ему с хозяйством управляться да молодую жену с дитем беречь. Но, видно, нашла коса на камень. Сынок в отца пошел, переупрямил, перехитрил.

Ровно белые лебеди, поплыли по Волхову насады с княжеской дружиной. Народ берег усыпал, провожая на рать славных мужей. Колокола вдогон ударили торжественно и величаво: «Доброго пути вам, счастливой рати!»